Немец задумался. Михаил и Степан буравили его глазами. Парень ел ананас. Скупердяй Лохов даже не отреагировал на самоуправство малого.
Немец потер щеки, оттянул воротничок рубашки, поправил бантик. Маялся: «Продавать или нет?»
Михаил скосил глаза в угол к ананасам.
— Отрежь, — коротко сказал парню.
Тот почал второй. Лохов не отреагировал. Михаил принял от малого здоровый, как точильный диск, ананасный круг. Зачавкал, роняя на каменные плиты крупные капли сока.
«Как капусту жрут, свиньи», — все же очнулся Лохов и сурово взглянул на них. Наевшись ананаса, парень играл бахромкой под кармашком. В синих, как китайские чашки, глазах нет сомнения.
А немец все маялся. Маялся и Лохов. «Клюнет? Не клюнет? Сорвется карась!» — будто на ромашке про любовь гадал Степан. «По пяти тысяч на рыло! Хоть бы Миша догадался слово вставить, подтолкнуть фрица».
Догадался Миша. Отбросил длинную, как обруч от бочки, корку, вытер руки о свой скомканный платок, сказал:
— Скупщик предупредил, цена крайняя. Можете сами спросить. А нам надоело прохлаждаться. Аффидерзейн. Пошли, Степан...
— Зогласен, — выдохнул, наконец, немец.
«Что значит даром достались, — Лохов проглотил вздох облегчения, а память накатила тяжелые бочки с капустой. — Сколько надо нарубить, чтобы эдакую сумму набрать. А тюльпаны? По рублику — так целый луг!»
И опять тревога. «А ну отдаст лохмачу. Его же ради паспорта взяли. Сиганет в окошко, сволочь! Оно как раз на другую сторону выходит. За такие гроши и с крыши головой вниз кинешься. А вместе пойти — в долю брать».
Между тем парнишка уже достал паспорт, приготовился.
— Погоди, сынок! — не утерпел Лохов. — И мы с документами! Дело серьезное, а зажигалка, считай, что твоя. Пойдем-ка лучше мы, Миша.
— Нихт, Миша! Миша — заложник! Бриллиант большой цена, — упредил иностранец, от которого не ускользнула решительность Лохова. — И ви залог. Деньги.
Михаил сердито покосился на немца, подмигнул Лохову, мол, шут с ним, в накладе не останемся.
Лохов понял. Сам бы так поступил, окажись на месте хозяина бриллиантов. Отстегнул три жениных булавки. Достал тугой бумажник. Отсчитал пятьсот рублей. Протянул иностранцу. Но тот не взял.
— Нихт. Зовсем мало.
Лохов крякнул и отсчитал еще столько же. Но тот опять не взял.
— Я доверяйт, а ви не доверяйт, — обиделся иностранец. — Варум?
— На, фашистская морда! — прошипел Лохов, отдал последние полтыщи и потряс усохшим бумажником. — Все! Больше ни копейки!
— Верю, — сказал иностранец. И к Михаилу: — И ви довайт!
— Давай, Миша, — сказал и Лохов.
Михаил нехотя достал бумажник, не менее пухлый, и передал хозяину сокровищ с гримасой «на, подавись!».
Немец принял деньги и протянул камешки Лохову. А коробочку оставил, на память о «бабучке».
Ощутив бриллианты в своем кулаке, Лохов с силой сжал пальцы. И вверх по лестнице. Пока владелец не передумал, не остановил.
Его вихрем вынесло на третий этаж. Открыл дверь, из которой выходил старик, заглянул. Но за ней оказался еще коридор с дверями.
«Жрет еще старикашка. Хорошо». И Лохов неслышно отступил на лестничную площадку. Прислушался. Шагов нет. Внизу было тихо. «Ждут. Тоже хорошо». Он подергал оконную раму. Подалась. Обсыпаясь пылью, осторожно открыл окно и влез на подоконник.
Выглянул. Внизу никого. «Верно, на другую сторону». Близко по стене пожарная лестница. «Удача!» Рискуя свалиться в колодец двора, стал тянуться к ней. Рука нащупала, схватила шершавый от ржавчины, теплый железный прут. Отчаянно билось сердце. По спине катил холодный пот. Он перекинул ногу.
«Вниз или вверх и по крышам?.. Вниз, — решил Лохов. — Прощай, Миша, прощай, друг. Перебьешься».
Но ниже лестница оказалась забитой досками, голубыми от дождей и времени. И они обрывались, не достигая земли почти на этаж. Собирая щекой, ладонями, коленями занозы, Лохов стремительно заскользил, понесся вниз и плюхнулся на землю.
Он огляделся, отряхнулся. И на улицу. В толпу...
— Да, гражданин следователь, — продолжал мужчина, который сидел на опознании с левого края среди троих. Но прежде он насладился всеобщим вниманием к его особе. — Ошибочка вышла с опознанием. Не меня, его надо было посадить промежду двух посторонних. А спросить меня: «Опознаете ли вы этого симпатичного гражданина?» Я бы не стал врать — запираться. Прямо бы сказал: «Опознаю, гражданин следователь! Фамилию, конечно, не знаю, не представлялся, а рожу его, извините, физиономию, очень хорошо запомнил. И имя. Если он, конечно, не наврал...» — И спросил с издевкой: — Что ж ты, Степа, за фруктами своими не вернулся? Скисли, поди, за два месяца, пока тебя искали.