Чего же мальчуган испугался? И вообще будто подменили его. Совсем не тот звонкий паренек, который встретил нас в коридоре. Не понравилось мне это. Но от замечаний воздержался. Лишь внимательно посмотрел на отца, стараясь понять причину запрета. Непонятно.
Гаврилов протянул танк мальчику и, когда тот взял, спросил:
— Чего ты испугался? Танк-то твой.
Малыш кивнул головой.
«Занятно», — подумал я и попросил:
— Дай-ка мне его на минутку.
Мальчик неохотно возвратил игрушку.
— Отдам, не бойся.
Игрушка простенькая, без завода, пустая внутри. Я повертел ее, потряс для верности, вернул малышу, невольно пожав плечами.
— Покатай его, покатай, — посоветовал, — наверно, он и стреляет?
— Конечно, стреляет, — подтвердил мальчик.
Он соскользнул с пуфика, крепко надавил на танк и резко прокатил. Танк затарахтел, а из-под тоненького стволика искрами забил огонь. Нехитрое устройство с кремнем.
Мальчик дважды провел танком по полу, оживляя комнату треском игрушечного боя. Видно, ему хотелось вдоволь наиграться вновь обретенной игрушкой, но он почему-то прекратил игру. И снова залез на пуфик. Кто успел отдать ему странное приказание: сидеть и молчать?
— Играй, малыш, играй. Ты нам не мешаешь.
И мальчуган снова посмотрел на отца, растерянно ожидая и его разрешения. Не отрываясь, смотрел и я. Ждали оба. Но не дождались.
«А почему, собственно, ему нельзя поиграть танком?» — подумал я.
Но объяснил Гаврилов:
— У танка кончились боеприпасы. Верно?
Малыш не подтвердил. Отец же повернулся к окну, нахмурив белесые брови. «До ваших ли игр мне?» — говорило его движение.
Тут вмешалась бабушка:
— Ничего. Потерпит. Уйдут люди — и наиграется... Сиди, сиди, не мешай.
Гаврилов завершил свой круг.
— Кажется, всё, — сказал он, захлопнув ящики туалетного столика. И огляделся. — Да, вот стульчики еще проверим.
Начал с кресла. Попробовал покрутить ножки. Как влитые. Потыкал пальцем в пухлую обивку. Поковырял кнопки. Осмотрел днище. Поставил.
Взял мягкий стул. Проделал ту же процедуру. Признаков тайника не обнаружил.
Гаврилов играл стульями, а я смотрел на ребенка. Мальчуган неотрывно следил за тем, что делал Гаврилов. И очень напряженно. Даже опустил руку с танком. К счастью, было всего четыре стула. Но чем меньше оставалось, тем сильнее напрягался мальчик.
Старуха поджала губы, а ее темно-вишневые зрачки, как пауки на красной паутине белков, поползли вниз, к полу. Но не искали что-то, а прятались. Безучастность зятя стала заметней. Активная безучастность. Наигранная.
Я тоже посмотрел в окно. Как и он. Виднелась плоская крыша дома напротив и голубятня на ней. Сквозь сетку белели голуби.
Остался один стул. Гаврилов перевернул его небрежно, осмотрел, поставил. Пальцы ребенка вцепились в обивку пуфика.
— Ну что же, — сказал я, — вот теперь, кажется, всё. Будем писать протокол.
А сам, доставая бланки, смотрел на мальчика. Но тот опустил голову. Страусята, например, подражая взрослым, накрываются крылом.
Старуха вздохнула, встала, засуетилась.
— Сейчас я дам вам чернила.
— Спасибо, мы не пишем чернилами.
— Ах, забыл, — сказал Гаврилов, — надо еще и это посмотреть.
И направился к мальчику. Малыш метнулся взором к отцу. К бабке. Снова к отцу. Так мечется затравленный волчонок.
Когда они вместе шагали по улице, Костик всегда просил отца держать руку покрепче. Чуть рука ослабнет — тут же напоминал:
— Папа, держи крепче!
Такая у него привычка.
— Постой, — остановил я Гаврилова. И подошел к мужчине. Сдерживая зло, приказал: — Возьмите ребенка!
Он понял меня. Он должен был понять еще тогда, когда мой коллега сыграл шутку с танком. Только я не понимал, зачем он и его теща продолжали мучить ребенка. И себя выдали с головой. Понять бы и прекратить.
Он в тон мне ответил:
— Хозяева здесь вы!
И без того невыразительное его лицо слиняло совсем. Только на скулы вышли пятна. Как от пощечин.
— Возьмите ребенка, он же по вашему приказу... Или вашему?! А?! — быстро обернувшись, в упор спросил я старуху.
Наверно, это было безжалостно. Не к ним. По отношению к маленькому растерянному человечку. Он все еще метался безмолвным взглядом от взрослого к взрослому в этой отнюдь не детской игре. Не понимая наших намерений и умоляя отменить приказ «Не слезать!». И отпустить его к своим, детским играм.