Боялась еще и другого. Не сразу, не в первые годы одиночества, но появился у нее знакомый. Да и каково молодой женщине одной столько лет. Знакомый заходил тайком. Сначала днем, когда сын был в садике, а она работала в вечерней смене. Потом не стал обращать внимания на время.
— Мама, это папа? — спросил мальчик, увидев его впервые.
— Нет, сынок. Это дядя, — ответила мать, покраснев. Дала сыну принесенную шоколадку и отослала погулять, побегать с ребятишками.
— Я же просила не приходить, когда он дома, — упрекнула она знакомого.
— Соскучился очень, — ответил он. — Разве это плохо? Да и что он понимает?
Малыш копался в песочнице, размышлял. Конечно, не папа. Когда приходят с работы отцы, ребят зовут со двора ужинать, даже криком загоняют домой... Но шоколадку съел. И сохранил красивую обертку.
Дядя стал заглядывать чаще, уже не стеснялся и не оправдывался. Мальчик не знал, что мать давно покупает шоколадки сама.
Как-то вечером мамин знакомый задержался довольно поздно. Малышу показалось страшно одному во дворе, и он начал стучаться в запертую дверь. Открыли ему не сразу.
— Где же ты шатался, а? — всплеснула руками мать.
Но он нигде не шатался. Позови — тут как тут. В ее голосе была показная сердитость. Мал, но заметил. Зато дядя сказал:
— Отправить бы его к отцу.
Она даже отшатнулась. Прижалась к косяку буфета. Закричала:
— Как ты смеешь?! Убирайся! Сейчас же убирайся вон!
Мальчик не понял, на кого кричит мама. И что плохого предложил дядя? Он бы с удовольствием съездил к отцу, конечно, вместе с мамой.
Гость встал, оделся и вышел, хлопнув дверью. И больше не приходил.
Малыш дождался. Незнакомого, непонятного, но собственного. И поверил. Оттого, наверно, что только отцы способны так обнимать своих сыновей, даже впервые. Поверил, хотя и мечтал не о таком.
Вошел неяркий человек. Шапка серая. И ежик под шапкой оказался словно выкроенный из того же меха. Щетина на щеках. И одежда: телогрейка, брюки, сапоги. Будто все пропиталось пылью долгой и трудной дороги.
Огляделся. И будто не увидел, а нашел взглядом жену. Шесть лет прошло. И протянул ей руку по-казенному.
Протянула и она. Не кинулась, ахнув. Не повисла мягкой, теплой тяжестью, охватив руками шею. Но когда задрожала побелевшими губами, заморгала взмокшими глазами, притянул. Выпал из рук мешок.
Тут и заметил сына. Он к матери притерся.
Отпустил жену. Какое-то время рассматривал мальчика. Видно, первым делом искал в нем свое, похожее. Искал жадно. Находя.
— Сынок, это же папа, — сказала мать, ободряя обоих.
— Иди, иди. Папка я, — пробормотал непривычные слова потяжелевшими вдруг губами. — Твой папка...
И несмело взял мальчика за плечи.
Малыш напрягся, натянулся стрункой и отстранился.
Но отец оказался смелее. Привлек, прижал. Плотно, крепко. Глаза затянула влага.
Сел. Опять не отпустил, оставил у колена. Передохнул, будто тяжесть опустил.
— Ну, вот и пришел... — сказал. — Рады?!
И неожиданно засмеялся. Не легким, радостным смехом. Не от счастья, что наконец дома. Чутьем успел зацепить женину скрытность и даже доволен был, что не предупредил о приезде. До вопроса понял, какого ждать ответа, если по-честному. И прикрыл горечь беззвучным смехом. Прежним, который и раньше прорывался, и она не могла понять, откуда берется, из какого нутра. Скалится рот, а не слышно.
Холодно стало от него. Вздрогнула, отвернулась и заспешила на спасительную для всех женщин кухню, куда можно уйти, ничего не объясняя. А хотелось вырваться и убежать без оглядки. И не возвращаться...
Потом она собирала на стол, он, сняв телогрейку, стоял у зеркала, разглядывая себя.
Подозвал сына и усадил на колени.
Непривычно было обоим, ново. Маленькая головка пришлась как раз под подбородок. Взрослый уткнулся в нее носом, невольно понюхал, удивился: «Дух-то какой! Надо же!»
Плотнее прижав к груди нежное тельце, задышал сквозь волосы. Словно зверь обнюхивал своего детеныша. Втягивал чудную смесь запахов. Солнца, молока, детского мыла, других, неизвестных, будто настоянных на каких-то травах и впитанных теплой головкой. Держал примостившееся на коленях родное тельце, мял, как воск, грубыми, отвыкшими ласкать руками. И оттаивал. Добрел.