Когда Свиридов снова пришел в себя, ему сказали, что преступник обезврежен. Возможно, это известие тоже пошло на пользу.
Потом я допрашивал Юлю, бородатого переводчика с японского языка, многих других, кто знал обвиняемого.
Юля оказалась хорошей, веселой девушкой. Когда знакомый нечаянно разоблачил себя, она не испытала к нему презрения. Ей просто стало очень смешно, а потом жаль его, хотя это могло и унизить при болезненном-то самолюбии. Но Юле не было свойственно ценить людей лишь за профессию, с чего ей было презирать молодых вахтеров или, скажем, пожилых дворников, если те выбрали дело по призванию, как, например, врачи, парикмахеры, инженеры, официанты, юристы, шоферы и прочие. Но девушка презирала и ненавидела лжецов. А то, что совершил ее знакомый, ужаснуло до глубины души, потрясло и заставило задуматься о доверии к людям, особенно к тем, кто набивался с дружбой и близостью.
Бородатый был не переводчик с японского или китайского. Он был фарцовщиком, скупал для перепродажи вещички у иностранцев, сбывал им иконы, кресты. К Снегурочке, невесте из «Праги», он не имел ни малейшего отношения. Просто мелкий делец и циник любил побаловаться коньячком и пошлой фантазией после удачно проведенной операции. В тот вечер в ресторане взаимный цинизм и пошлость обездоливших себя людей пришлись по вкусу обоим, сблизили. Год спустя бородатому дельцу снова пришлось встретиться со мной, но уже по собственному делу, в качестве обвиняемого. Только тогда он рассказал, почему затащил ночевать к себе случайного знакомого.
— Я понял, что он вполне подходит к моему делу как исполнитель-чернорабочий. И я решил его приобщить. Этот тип не залезет в чужой карман, здесь нужна большая сноровка, опыт. И в квартиру или магазин не пойдет, духу не хватит. О сейфах и говорить нечего... Зато у какой-нибудь старушки икону свободно сопрет. Ведь не всякий вор, я вам скажу, в церковь полезет, иконы со стен отдирать. Может, у него маманя или бабуля верующие. И потом, гражданин следователь, этим дурням надо долго втолковывать, куда иконка пойдет, кому, за рубли или за валюту. Они ведь от одного слова «иностранец» шарахаются, как черт от ладана. А этому малому, который на своих комплексах чокнулся, такое дело любо-дорого, особый шик. Да и куш солидный. Я ведь сразу его раскусил... Зря, конечно, на мокром споткнулся, кретин. — Он усмехнулся и добавил: — Впрочем, мне его не жалко, наплевать на него и забыть.
Алеша Свиридов был примерно одного с ними возраста. Рос под одним небом. Питался одним хлебом. Ходил в ту же школу, хотя и под другим номером. Готовил уроки по тем же учебникам, шалил на переменах. Но, видимо, уже тогда, в ранние годы свои, шел по другой тропинке, выходя на другую дорогу жизни, утверждаясь в ней другим путем. Путем труда, чести, мужества. Долга.
Врачи спасли его, хотя ранение не давало надежды. Мы верили в их золотые руки. А они — в чудо. Этим был спасен и другой, которому в смерти милиционера виделся неизбежный конец. И если бы знал, какому богу молиться и что мольба дойдет, сполз бы с жестких нар на цементный пол и бился бы лбом об него, каясь и прося прежде всего о спасении милиционера Свиридова. Только в этом видел он спасение свое. От высшей меры. Так хотелось жить, любой жизнью, какой прикажут, — все исполнит, всему подчинится.
Вышла ему удача. И когда выслушал приговор суда, не тот смертный, что сам себе определил на первом допросе, а мягче, несмотря на длинный срок заключения, показалось ему, что заново родился.
Неделя после отпуска
Хроника одного расследования
Понедельник
Самая тяжелая дверь — в управление. Следующая — в кабинет. Она полегче. Третья — совсем легкая: тоненькая корочка уголовного дела. И все одинакового коричневого цвета. Первую никогда не запирают. Даже ночью. Она только глухо стукнет, если кто-нибудь из инспекторов поспешно сбежит по лестнице, откроет, отпустит. Вторую я открываю ключом. От нее два ключа: у меня и у соседа по кабинету, Михаила Григорьевича Исайкина. Но сколько умения и терпения надо приложить, чтобы подобрать ключик к третьей.
...Тогда был понедельник — хорошо помню: ведь из отпуска почти всегда приходят по понедельникам. Числа не помню. Но был раннеосенний солнечный понедельник. Холодноватый, синий.
— Вот, принимай, — сказал Михаил, — второй день тебя дожидается. Я только заявление отобрал.