И. П. БОРОДИН
ПЕРЕД СУДОМ СОВЕСТИ
Есть ли бог? Лет до пятнадцати я как-то не задумывался серьезно над этим вопросом. Родители мои хотя и не были воинствующими безбожниками, однако с церковью ничего общего не имели. Жили мы в Оренбурге около Никольского собора, но ни отец, ни мать не ходили туда. Не было у нас в доме ни икон, ни других предметов, которые изобличали бы в хозяевах людей верующих. Не отличались религиозностью и мои сверстники, с которыми я дружил.
Живя сызмала в такой обстановке, я, естественно, не испытывал никаких религиозных чувств, и мне казалось дикостью ходить в церковь или, проходя мимо нее, креститься, как это делали некоторые старухи. Рядом с нами жил священник. Когда он проходил мимо нашего дома, я всегда с чувством неловкости смотрел на него, удивляясь нелепости его одежды, длинным волосам и не понимая, зачем ему нужно таскать на себе бронзовую побрякушку— крест, который болтался у него на животе.
Словом, с детских лет я был неверующим. Но, как теперь это мне ясно, я тогда считал себя неверующим не потому, что был твердо убежден в правоте атеизма, а лишь по той причине, что с детства мне никто не старался привить религиозных взглядов. Однако ни отец — рабочий лесхоза, ни мать — малограмотная женщина не могли преподать мне глубоких уроков атеизма, да и в школе, где я учился, атеистической пропаганде не уделялось в то время должного внимания. Этим и сумели воспользоваться многоопытные церковники, которым удалось на долгое время затянуть меня в свое религиозное болото.
Произошло это в трудные годы Великой Отечественной войны. Отец ушел на фронт на другой же день после нападения немецко-фашистских захватчиков на нашу Родину. Через несколько месяцев мы получили извещение о его гибели. Это вызвало тяжелые переживания и у меня, и у матери.
Нашим горем не замедлил воспользоваться сосед — священник Виктор Утехин, о котором я уже упоминал.
Вначале он просто выражал нам соболезнование, высказывая слова утешения, а потом постепенно при встречах стал заводить со мной разговоры на религиозные темы.
Я не придал особого значения этим беседам. Но мне было даже интересно посостязаться с ним в спорах, я был уверен, что сумею разоблачить перед ним несостоятельность религиозных взглядов и доказать правильность материалистических взглядов на природу, на жизнь.
Но увы, я переоценил свои силы. Когда мы впервые беседовали с ним в 1944 году, я учился лишь в седьмом классе и мне шел только пятнадцатый год. А ему в то время было за пятьдесят, и у него был большой опыт по «улавливанию душ» в религиозные сети.
Во время наших диспутов я часто не находил достаточно веских доводов, чтобы опровергнуть утверждения противника, зато он нередко ставил меня в тупик и в конце концов сумел поколебать мою веру в материальность мира.
И вот примерно год спустя после моей первой беседы с ним я не ответил отказом на предложение одного из приятелей зайти в собор послушать пение. Отец Виктор заметил меня там, и в конце службы церковный староста преподнес нам с приятелем по червонцу.
— Помяните погибших на поле брани воинов, — сказал он, вручая неожиданную подачку.
А какая-то женщина в монашеском одеянии в дополнение к деньгам вручила нам по небольшой сдобной булке. Как она была кстати: мы с матерью в тот день ничего не ели, кроме пустых щей без хлеба, так как полученное по карточкам израсходовали раньше, а новые карточки еще не получили.
Только после я понял, что эти подачки были не чем иным, как приманкой. Никакими средствами не стесняются церковники, лишь бы заполучить новую овцу в свое стадо.
С этого времени всякий раз, когда у нас дома истощались запасы продуктов, я стал украдкой от товарищей ходить в церковь. И не было случая, чтобы я возвращался оттуда без куска хлеба или лепешки, которые обычно раздавали там старушки, прося помянуть «усопших и убиенных».
Так постепенно я все больше и больше отдалялся от товарищей, уходил из-под влияния школы, все крепче опутываемый церковниками, залучившими меня в свои тенета.
Дело кончилось тем, что в 1947 году по окончании средней школы я, мечтавший о получении профессии врача, сбитый с толку церковниками, подал заявление в духовную семинарию.
Сначала я сделал попытку поступить в Московскую семинарию, но меня не приняли туда по состоянию здоровья.
Вернувшись домой, я подал заявление в медицинское училище и был принят туда. Но в январе 1948 года новый архиерей Оренбургский и Бузулукский Борис, до этого являвшийся ректором Саратовской духовной семинарии, пригласил меня к себе и стал уговаривать, чтобы я бросил медицинское училище и поехал учиться в Саратовскую семинарию, уверяя, что туда я буду принят.