По этой стезе Антон идти не собирался, однако стихи хлестали из него, как вода из лопнувшей трубы. Он даже конспектировал стихами некоторые несекретные лекции, чем повергал приятелей в подлинный восторг. Приятели любили изучать корабельные вспомогательные механизмы по его конспекту, и норой во время самоподготовки откуда-нибудь из угла раздавалось монотонное:
Предмет отлично запоминался, и ни одной двойки по корабельным вспомогательным механизмам в классе не было. Стоя на голове и извиваясь на животе в позе змеи, именуемой по — индийски бхуджангасана, Антон сочинил историческую комедию в стихах под названием «Курсант при дворе императрицы Екатерины Второй». Действовали в пьесе:
Ее величество государыня императрица,
Курсант в полной парадной форме,
Сатана — рогат, золотые подковы,
Дух разрушения — трудолюбив,
Добрый дух — личность инертная,
Вельможа,
Тень, выходящая из стены, — не пьет, не курит.
Голос свыше, чертята, толпа, нубийцы, карлики, дураки, фокусники, гости, стража, духовой оркестр радиокомитета.
Комедию записал с его слов и иллюстрировал цветными карандашами веселый парень Энрико Ассер, потом ее разучивали и декламировали в курилках, пока сведения о новом произведении не дошли до начальства.
Полковник Гриф вызвал Антона к себе. Антон пошел без страха и стоял на ковре вытянувшись, в положении «смирно», и стоять ему было удобно и приятно, а полковник, расположившись в кресле, листал рукопись и временами посмеивался.
— Забавно, забавно, а ремарки особенно, — выговаривал полковник. — Вы послушайте: «Ломаются горные хребты, рушатся основы порядков, извергаются вулканы и низвергаются принципы. В публику летят камни и вулканический пепел. В зале пахнет серой и тленом».
— Впечатляет, — одобрил Антон. — Помнится, что-то подобное было у раннего Чехова. Вы чувствуете влияние?
— Чехов, насколько мне помнится, учился на медицинском факультете, — сказал полковник.
— Лермонтов учился в офицерском училище, как раз напротив, — возразил Антон. — Куприн учился в кадетском корпусе, Баратынский был офицером, Лев Толстой…
Полковник сделал отстраняющий жест ладонью:
— Послушайте, Охотин… Сядьте-ка вот в это кресло… Скажите, совпадает ли с вашими мечтами о будущем поприще, вот эта наша военная, не очень поэтическая и даже порой грубая действительность? Те ли люди окружают вас, которых вы хотите около себя видеть? Не ошиблись ли вы, выбирая профессию? Может быть, вы тайком тоскуете о филологическом факультете? Хотя… Никакая нужда не заставляла вас идти в военное училище… Помню, в двадцать шестом году учился я на втором курсе Краснодарского педагогического института. Бедствовал невообразимо. По вечерам мешки грузил на пристани, тем и питался. Да еще отец мне присылал — два рубля в месяц, больше не мог. И вдруг читаю в газете: объявляется прием в военно-морское училище, все курсанты находятся на полном государственном обеспечении. О, каким непреодолимым искушением это сияло: учись и ни о чем не думай, ни о куске, ни о ботинках… Наскреб денег, купил билет до Ленинграда. Спал на полке, чемодан под головой. Где-то до Харькова проснулся — нет уже под головой чемодана.
Так и прибыл, в чем стоял… У вас подобного мотива быть не могло. Остается предположить призвание, то есть любовь к морю и военной службе. Или вас толкнула семейная традиция?
— Традиция помогла мне быстрее осознать призвание, товарищ полковник, — сказал Антон. — И конечно, если бы на свете не было моря и флота, я пошел бы на филологический факультет.
— Отрадно слышать, если это продуманный ответ.
— Безусловно, — подтвердил Антон.
— Ну, добро. — Полковник хлопнул ладонью по рукописи. — Я не знаю, кто автор этой легкомысленной пьесы. Но кто бы он ни был, советую ему пересмотреть свое отношение к принципам, на которых зиждется воспитание русского морского офицера. Не надо кусать начальство. Оно желает вам добра, хоть и не всегда осуществляет свои намерения достаточно умело.
— Наверное, правильно понятая доброжелательная критика может прибавить умения, — осмелился подсказать Антон.
— Военная служба, товарищ Охотин, — это не профсоюз, — ответил полковник. — Идите, Охотин. И если уж не можете без стихов, пишите про любовь.
— Есть писать про любовь! — сказал Антон и встал. — Взыскания никакого не будет?
— Пока нет, — ответил полковник. — Идите.
Хотя по логике отношений Антон должен был стать явным неприятелем Билли Руцкого, по парадоксальной логике чувств он стал его интимным другом. Билли раскрывал перед ним душу и выкладывал наружу перепутанный клубок мучений и несбыточных надежд.
И часто спрашивал:
— Вы не переписываетесь?
— Да нет же, — отвечал сперва Антон, потом ему это однообразие надоело, и он написал Инне бодренькое, малосодержательное письмецо.
— А ты в нее не влюбился? — спрашивал Билли, совсем теряя разум.
— И в мыслях нету, — уверял его Антон.
Откровенность — когда люди не ищут друг в друге корысти — влечет за собой откровенность. Антон рассказал про Нину.
Билли только вздохнул:
— Всегда тебе везет… Почему тебе так везет?
— Бывало, что и не везло, — сказал Антон. — Один раз меня форменным образом бросили. Она ушла к другому на моих глазах, откровенно и безжалостно.
— Ты быстро утешился?
— М-да… — признался Антон и ему стало чуть стыдно, что он так недолго страдал после того, как Леночка переметнулись к Христо. Великое страдание гнездится в великих душах. Мелкие душонки испытывают малюсенькие огорчения. Сравнение с Билли было не в его пользу. Он стал оправдываться: — Да я и не любил по-настоящему. Так, увлечение…
— А сейчас у тебя по-настоящему? — продолжал Билли выспрашивать с упорством женщины. — Сейчас ты пожертвовал бы ради нее своей карьерой, удобствами, жизнью?
— Как сказать заранее… — неопределенно ответил Антон.
— Здесь-то и зарыта собака, — сказал Билли. — Главное: что из того, что тебе необходимо, ты можешь оставить ради любимого человека?
— Нужно испытание, — вразумил его Антон.
Билли коротко взглянул на него и нехорошо усмехнулся.
— Что ты? — спросил Антон.
— Ты везучий малый, — сказал Билли. — Наверное, у тебя особый талант, я на себе чувствую. Я тебя ненавижу, и тянет к тебе. Не только потому, что ты с Инкой ночь провел…
— Господи, опомнись! — взмолился Антон. — Ничего не было!
Вилли не хотел опоминаться:
— Иногда хочется сделать тебе жуткую, наипаскуднейшую гадость. Чтобы ты сам опомнился и понял, что не все тебе можно.
Антон вздохнул безнадежно.
— Ты не способен на гадости, Билли, — сказал он. — Говорил же, что никому не хочешь зла.