— Монголы? — спрашивает Хаджар, всё же коверкая непривычное, почти не произносимое ею прежде слово. Имя черной хвори, поднимающейся из далеких степей, ядом расползающейся по земле и песку.
— Тебя, — с нажимом в голосе, со звоном металла и рубящего головы удара, — это тревожить не должно, женщина.
Синие глаза смеются над господином, подчинившем себе войско халифа, но не способным обуздать одну-единственную рабыню.
— В сельджукских степях растут, верно, одни лишь цветы, ломающиеся под малейшим порывом ветра. Я не цветок.
Я Регинлейв, дочь Раудбьёрна. В моих жилах кровь великих ярлов Норег*.
Хаджар ступает неслышно, шагом охотника по скрипучему снегу мрачного черного леса, и только смешение теней на полу выдает ее движение. Последний одинокий луч скользит по темному шелку, высвечивает очертания груди и на мгновение вспыхивает белой искрой на тонком кресте. Селим не видит, глядя сквозь журчащую воду в одном из садовых фонтанов. Не двигается, когда рука в узорах хны ложится на светлый резной столбик двойного окна, почти касаясь смуглых пальцев с одиноким, блестящим острым рубином перстнем.
— Хаджар, — медленно повторяет луноликая северянка, прислушивается к резкому, боем барабанов и львиным рыком, звучанию и спрашивает, с трудом вспоминая и выговаривая арабские слова. — Что… значит это… имя?
— Камень, — переводит ответ другая рабыня, куда лучше владеющая восточным языком, и синие глаза северянки — драгоценные сапфиры в оправе золота и бронзы длинных ресниц — приобретают странное, почти заинтересованное выражение. Ей по нраву, что купивший ее мужчина не называет новую рабыню Красавицей или Жемчужиной сродни иным женщинам, проданным на невольничьих рынках халифата.
Солнце тонет среди песков и скал за городскими стенами, погружая дома и сады в сумеречную синеву. Рука в узорах хны соскальзывает вниз по резному столбику одним плавным движением и своевольно касается смуглых пальцев, едва ощутимо укалывая белую кожу острым краем рубина.
На Город Мира опускается ночь. Муэдзины поют на вершинах минаретов, призывая правоверных на молитву.
Комментарий к I
*Дижла - арабское название реки Тигр.
“…внешний фасад в арабских домах имеет только один проем - входную дверь. Окна обращены, по возможности, во внутренний двор. Лишь в верхних этажах выходят на улицу решетчатые балконы.” (Огюст Шуази, Всеобщая история архитектуры)
*Город Мира (Мадинат-ас-Салам) - официальное название Багдада, данное ему вторым аббасидским халифом аль-Мансуром, который и начал строительство города в 762 году.
*куфия - традиционный мужской платок в арабских странах. Используется для защиты от песка и ветра.
*Норег - средневековое название Норвегии.
Имя “Хаджар” (араб. هاجر) тождественно библейскому “Агарь”, но в арабском также есть схожее по звучанию, но отличное по написанию слово حَجَرٌ, переводящееся как “камень”.
Рисунки хной в арабской культуре называются “менди”, и считается, что делать их могут только замужние женщины, в то время как для незамужних это “макрух” (нежелательное действие).
Обращаясь к читателям, которые знакомы с другими моими работами. По этой же причине (или, вернее сказать, запрету) незамужняя Сабина в “Железном Маршале” красит хной только ногти. В то время как, к примеру, Сибилла в (прости, Господи) фильме “Царство Небесное”, будучи замужем, покрывает руки полноценными узорами. (Это одна из немногих вещей, которые в “Царстве Небесном” показаны относительно правильно. Если не принимать во внимание тот факт, что Сибилла вообще-то не мусульманка и даже не сарацинка. И воспитывалась в христианском монастыре.)
========== II ==========
Комментарий к II
Меня что-то сподвигло написать еще одну часть. Возможно, сделаю и третью.
Анатолия (греч. ἀνατολή, тур. Anadolu) - полуостров на Западе Азии, часть современной Турции. В XI-XIII веках Анатолия была территорией Сельджукского султаната, также называемого Румским или Конийским.
Вода в фонтане — мраморной, шестиугольной формы чаше — почти неподвижна и вздрагивает едва уловимо глазу, лишь когда ее касается холодный ночной ветер. Тот задувает из пустыни, и при малейшем — легчайшем — порыве в памяти возникают тихо шуршащие песком белые барханы, неотличимые в бледном свете изогнутого месяца от наметенных бураном сугробов.
Полюбуйся — почти не поднимая глаз, не смея и кончиками пальцев тронуть скрывающую лицо ткань — на свой новый дом, женщина.
На мир без снега и единственно спасающего от него пламени в очаге. На солнце, не бледно-желтое, волчьим глазом косящее сквозь узловатые ветви лесных деревьев, но почти багровое, своим жаром рождающее странное дрожащее марево в неподвижном воздухе. Тот настолько горяч и вязок, что каждый вдох кажется глотком раскаленного песка, а каждый шаг — очередным рывком сквозь трясину мерзлых северных болот.
— Нарвешь ли мне клюквы с того куста, бесстрашный воин? — шепотом с белыми облачками пара, оседающими на волчьем мехе воротника. Смехом с алым и кислым на губах.
— Ты красивая, — бесхитростно, с почти языческой простотой лесных алтарей из грубого серого камня. — Будешь моей?
Белый полумесяц на долю мгновения скрывается за набежавшей дымкой — светло-серой, почти белесой на фоне ночной черноты — и по неподвижной, будто застоявшейся воде фонтана пробегает легкая рябь. Теплой воде, нагревшейся за долгий солнечный день и впитавшей в себя даже его запах — раскаленной пыли и горячего металла, — бьющий в ноздри, стоит только поднести к лицу руку в крупных блестящих каплях.
Даже запах — такая малость — здесь неправильный. Совсем не тот, что у ледяной воды узких фьордов, отражающей вздымающиеся со дна скалы и снег на горных пиках.