— А он и продолжает действовать! Ты разве узнал что-нибудь от своих арестованных? Не узнал. А я узнал. Сегодня вечером будет представление. Сегодня часам к пяти пойди в Борисовский сад, к озеру. Постой там и понаблюдай. Увидишь такой театр! А потом снова приходи пить и увидишь, как все устроится.
Петров разделял восторги и страх шефа, но никак не мог понять причин этого. Будучи полицейским, и притом неплохим, из патриотизма пойдя работать на эту бойню, как он называл Дирекцию полиции, он ни в чем не находил опоры, кроме как в чувстве страха перед коммунистами. Неужели и Гешев действует так только потому, что боится?!
— Петров, теперь уходи. У меня здесь должна состояться еще одна встреча. И не спрашивай с кем — ты его не знаешь. Красная цена этому человеку пол-литра ракии, но он может сделать такое дело, что и ордена не жаль. Напоминаю: завтра в пять будь в Борисовском саду около озера. Понял?
Следователь ушел обиженный: его не выслушали, не приняли его предложения. Даже не поинтересовались, в чем оно заключается. Ни Гешев, ни господин Козаров. Неужели коммунисты правы и теперешняя ситуация в их пользу?
Гешев проводил следователя взглядом. Рядом с ним шел еще один агент. Значит, Петров не смеет ходить в одиночку. И правильно делает. София начинает становиться опасной для агентов его величества. Теперь она станет негостеприимной и для других. Они чувствуют себя слишком свободно, но перестанут верить в свою безопасность.
Если бы Пеев сказал хоть что-нибудь! Гешев не верил, что гестапо вырвет у него какие-нибудь показания. Ну хотя бы о генералах, включившихся в систему советской разведки! Их было двое, и обоих вывели из строя. Один уже мертв, а другой служит неизвестно кому ширмой. А что, если Никифоров умрет? Нет, Никифорова надо как можно скорее выпустить на свободу. Создать вокруг него атмосферу мнимого спокойствия. Приставить к нему филеров и агентов и выяснить, действительно ли «Журин» заместитель «Боевого». Да, надо идти по этому пути. Надо исчерпать их терпение и средства наблюдения и заставить их раскрыть карты.
— Господин Гешев…
Это был один из тех, у кого нет ни имени, ни профессии. Человек из трактира. Великан в поношенном пальто, грязной сорочке, с дрожащими ручищами. Очевидно, никто не дал ему выпить в долг, а у него без этого нет сил.
— Садись, Гармидол!
— Господин Гешев… рюмочку бы… — Он взял недопитую Петровым рюмку и выпил. Улыбнулся.
— Гармидол, ты все пропьешь, сколько тебе не дай денег. Если сделаешь мне одну услугу, я прикажу кассиру каждое утро выдавать тебе на литр ракии. Но пить ее будешь не сразу.
— Господин Гешев, даю честное слово.
— Пей. Будь завтра в пять около озера в Борисовском саду. Наш человек покажет тебе объект. Ты подойдешь к этому человеку, снимешь шапку и попросишь у него денег. Потом вдруг согнешься в три погибели, словно он ударил тебя в живот.
— Кто ударит меня в живот?
— Выпей еще. Завтра никуда не пойдешь, пока не выпьешь. Ты явно не в себе, пока не наклюкаешься. Ну, твое здоровье.
Гармидол пил заказанную Гешевым ракию большими глотками и приобретал все более нормальный вид. Только глаза по-прежнему оставались злыми. Начальник объяснил ему, как он должен вызвать сочувствие у «случайных» прохожих и что́ потом произойдет.
— На всякий случай я приготовил объяснительную записку. Ты ее подпишешь.
— Давай.
— Хорошо. Подписывай. Но завтра отправишься в Горна-баню и посмотришь, что я сделал с одним человеком, который много болтал. Спроси, где его язык. В таких делах перепадают деньги, но и рисковать приходится.
Гармидол подписал. Теперь руки у него не дрожали. Он взял деньги и встал:
— Если завтра я просплю…
— Не бойся, мои люди растолкают тебя.
Гешев облокотился на стол. Официант убирал грязную посуду. Певица уже замолкла.
— Послушай, приведи мне эту крикунью наверх, в номер!
Официант понимающе ухмыльнулся:
— У вас есть вкус, но она очень дорогая, господин начальник.
Гешев даже не удостоил его вниманием. Встал и пошел к выходу. Потом вдруг резко обернулся. Нет, никто не прицеливался ему в спину. Официант шептал что-то певице. Его окружили цыгане. Они наверняка потребуют проценты. Дикари, всыпать бы им дубинкой!
Он пошел к себе в комнату, куда обычно приходил в такие дни, как этот, полный забот и неясных намерений. Лег и закрыл глаза. Вдруг вскочил. Нет, никого. Шаги слышны на верхнем этаже.
Кто-то постучал. В дверях стояла, кусая губы, певица из ресторана. Нельзя было не признать, что она хорошенькая. Пышненькая. И очень порочная: попытка разыгрывать смущение ей не удавалась.