Министр иностранных дел улыбался:
— Мы его отзовем, его обработают в Дирекции полиции, потом сошлем в концлагерь. Таков будет конец.
Богдан Филов приказал вызвать Гешева.
В ожидании полицейского государственные деятели спорили о том, что представляется им опасным в ближайшем будущем. Богдан Филов считал, что немцы слишком уж церемонятся.
— Господин Делиус имеет основания считать, что одна треть нашей полиции никуда не годится. Две же остальные пассивны.
— Это абсурд.
— Абсурд?! Как же тогда объяснить тот факт, что сотни полицейских и жандармов окружили одиннадцать человек в какой-то роще в Старозагорской околии и эта горстка людей сумела прорвать блокаду и в бою потеряла только одного человека, уничтожив двадцать семь полицейских и одиннадцать жандармов? Наверняка нашелся кто-нибудь, кто предупредил этих людей, каким образом можно вырваться из окружения. Вот такие случаи дают Делиусу основание думать, что мы не располагаем умеющей действовать полицией. А тот факт, что каждое подвергшееся блокаде село дает по десятку подпольщиков сразу же, как только мы снимаем блокаду? А когда мы разыскиваем кого-нибудь, почти всегда оказывается, что его нет. Это что значит?
Такой разговор был бы уместнее в кабинете министра внутренних дел, и потому министр иностранных дел только улыбался:
— То, что коммунисты называют партизанским движением, имеет для меня особую прелесть, господин Филов. И для вас. Если понадобится делать поворот в какую-нибудь сторону, нам стоит опереться на тех, кто руководит этим движением.
Филов устало улыбнулся и проговорил:
— Если дело дойдет до поворота, у нас едва ли будет возможность опираться на тех или иных. Но я абсолютный оптимист, коллега.
Вошел Гешев.
Полицейский был в отличном настроении. Едва заметив поклонился. Сел, хотя никто не предложил ему сесть. Взял сигарету из папиросницы на столике, хотя никто не предлагал ему закурить. Налил в рюмку коньяку, хотя никто не угощал его. Улыбнувшись, повернулся к Филову:
— Я понял, почему вы меня вызвали, и подумал про себя, что вы можете помочь мне, господа.
Всего лишь год назад подобная бесцеремонность этого господина возмутила бы профессора Филова. Он позвонил бы — и нахала спустили бы с лестницы. Но теперь этот человек стал, возможно, самым полезным.
— Господин Гешев, мы просим вас осведомить нас со всей ответственностью о ваших намерениях по отношению к господину Янко Панайотову Пееву.
Полицейский пожал плечами и сказал:
— Если какой-нибудь дипломат с длиннющим языком не разнесет эту новость, я вызову этого господина и разберусь с ним. Японская полиция лучше германской. Все сообщения наших дипломатов в Токио тщательно контролируются полицией Микадо. Янко Панайотов Пеев не получит никакой информации об Александре Пееве, если мы не раздуем здесь какой-нибудь истории по этому поводу.
Филов рассматривал ковер. Помолчав, он заметил:
— Вы докладываете так, словно убеждены, что такой человек, как Янко Панайотов Пеев, может стать коммунистом!
— Господин премьер-министр, вспомните о генерале Никифорове. Но не будем вести пустых разговоров. Янко Панайотов, как и Пеев, заражен коммунизмом! Я сам займусь им! Только не вмешивайтесь в мои дела. А помочь мне вы всегда можете. Я даже прошу вас об этом.
Дипломатическое письмо посланнику в Токио подписал Богдан Филов. Янко Панайотова Пеева вызывали для доклада. Гешев продиктовал и «личное» письмо дипломату:
«Дорогой друг, события в Италии очень интересны. Мы с особым вниманием наблюдаем за обстановкой в этом секторе Европы. А не мог бы ты, подумали мы, подышать немного римским воздухом, а вместе с тем…»
— Именно так, даже если это подло. Но ведь и он нас обманул, не так ли? — Гешев взял письмо и собрался уходить.
Гешев добавил только, что операция «по возвращению» Янко Панайотова будет его личным делом. Господа даже не заметили, как подчинились ему, и такой могущественный человек, как Филов, согласился писать под диктовку этого вчера еще ничем не приметного полицейского.
Страх оказался, по-видимому, сильнее чувства ущемленного самолюбия. Дипломат ранга Янко Панайотова дезертировал. Разве это не прорыв во всей системе прогерманского фронта в Болгарии? Разве это не означало, что распадается круг друзей вокруг самого видного после царя руководителя страны? Филов старался ничем не выдавать своего озлобления. Он покорился полицейскому и не возразил, а это означало де-факто: он признал себя побежденным Александром Пеевым и Янко Панайотовым Пеевым.