Нельзя садиться на постель. Нельзя ложиться. Нельзя стоять у двери. Нельзя вставать на стул, потому что тогда будут стрелять по окну. Нельзя стучать в дверь — изобьет дежурный. Свои просьбы он может высказать тюремщику только вечером, а тот доложит об этом, если найдет нужным, и причем тому, кому захочет.
Следствие началось в девять часов утра тридцать первого мая сорок третьего года.
Из камеры Периклиева забрал один из тех, кто арестовывал. Он долго вел его по коридорам, шептал пароль постовым полицейским у шести запертых дверей, разделявших этаж на семь отсеков. С этажа на этаж они переходили также после того, как конвоир шептал пароль постовому, и тот открывал закрытую на ключ дверь. Охрана! Охрана, от которой нельзя отойти ни на шаг. Все пути к свободе отрезаны.
В канцелярии находилось двое следователей. Как зовут одного из них, он узнал по тому, как к нему обратился другой следователь:
— Герр Верк… болгарин…
Герр Верк, видимо нацист из «старой гвардии фюрера», нахмурился. Уж не вспомнил ли он о другом болгарине в Лейпциге десять лет назад? Периклиеву показали на стул.
Допрос начался с обычного установления личности и требования объяснить причины, которые привели его в Германию. Спросили, каковы цели пребывания его в Берлине, городе, подвергающемся беспрерывным бомбардировкам, ведь он мог уехать в какой-нибудь другой город, например, в Мюнхен или, скажем, в Грац в Австрии. Периклиев заранее не подготовил ответов. И все же, имея некоторые знания в области права и зная в какой-то степени немцев, Периклиев старался заставить их думать, что он искренен с ними или же не имеет представления о том, что они хотели бы узнать.
Верк не имел оснований не верить ему. Тем более что список своих знакомых в Германии Периклиев представил тотчас же. Он не преминул упомянуть и случайных знакомых, с которыми ему пришлось столкнуться. Да Периклиев и не имел связей с людьми, чьи имена могли бы скомпрометировать его перед полицией. Большая часть перечисленных им людей пользовалась безупречной, с точки зрения гестапо, репутацией.
Верку было значительно легче допрашивать «своего болгарина» из-за обстоятельства, которое произвело на него очень сильное впечатление, настолько сильное, что он поделился со своим непосредственным начальником:
— Герр полковник, он, в сущности, разговорчив и ничем не напоминает своего земляка из Лейпцига Димитрова.
Полковник пожал плечами. Для него не имело значения, на кого похож этот интеллигентный человек с эрудицией ученого финансиста. Было важно установить, есть ли у него связи с кем-нибудь из советских разведчиков в Берлине и какая существует связь между ним и событиями, подсказанными докладом доктора Делиуса адмиралу Канарису. С событиями, которые могли бы привести к полной большевизации болгарского генерального штаба или чему-то подобному. Самое важное, разумеется, — добиться от арестованного признания своей вины. Гестаповцы не располагали никакими разоблачающими материалами, кроме нескольких книг. Они могли бы послужить основой для шифра, но специалисты и после повторного осмотра не нашли в них ничего подозрительного. Обвинение в шпионаже в пользу советских вооруженных сил на основании переписки этого болгарина с земляком из Софии не являлось чем-то таким, чему следовало придавать значение.
— Оставьте эти сентиментальности, Верк. Не имеет ровным счетом никакого значения то, на кого он похож и на кого не похож. Фантазия нашего болгарского коллеги Гешева беспредельна. Не думаю, чтобы господин Периклиев, алчный до денег и славы, не вернулся бы от нас в Болгарию, чувствуя себя специалистом самого высокого ранга. Попробуйте избить господина Периклиева до полусмерти. Если признается — хорошо. Если не признается — можем даже освободить его. Лично я не верю, что этот Периклиев — шпион большевиков.
Периклиев неподвижно сидел на стуле по шесть, семь, а иногда и по восемь часов. Он напрягал все свои силы, чтобы не рухнуть на пол от истощения, не потерять сознания, не сказать лишнего слова. Периклиев отчетливо представлял себе характер поединка с немцами. От молниеносного удара грома не будет пользы. Если он действительно тверд, он должен вырваться отсюда живым. Живым.
Иногда по десять раз Верк возвращался к одному и тому же вопросу, но все десять раз под разным углом зрения. Верк сидел за своей пишущей машинкой и отстукивал на ней ответы сам, без секретаря. Он освободился от присутствия других следователей. Коллег вызывал только тогда, когда начинал уставать. В таких случаях он выходил из кабинета, где велось следствие. Шел в ванную и обливался холодной водой.