Перед отъездом Борис нервничал.
— Ваше величество, эта демонстрация добром не кончится, уверяю вас, — говорил ему Богдан Филов.
Бекерле отрезал:
— Ваше величество, в таком случае нам едва ли придется разговаривать. Коммунисты или мы, все равно кто, решим, что республика все же больше подходит этой древней демократической нации.
Борис выгнал Бекерле. И это был единственный смелый поступок, на который он решился. Потом приказал отвезти себя в Рилский монастырь. Там он исповедался, поделился своими тревогами с игуменом. Игумен ни от кого не получал инструкций. По мнению Гешева, ему следовало бы ждать распоряжений из Парижа, но в Париже господствовал Гитлер. Существовали две Франции — Франция Петэна и Франция де Голля. И обе эти Франции командовали по-разному.
— Ваше величество, молите бога о спасении.
Борис выругался.
— Разве я не иду за ним? Почему же он не является непосредственно хотя бы мне, своему помазаннику — царю?
Потом Борис поехал с семьей в Боровец.
Гешев считал это комедией беспомощности. А все так просто: надо лавировать перед Гитлером и затянуть петлю у себя в стране. Кочо сразу же нанесет удар. Он сформирует эту армию-мечту. Особую армию жандармерии, которую они создадут всего за месяц, а через два месяца Болгария будет очищена от скверны. Возможно, придется сжечь половину сел и городов, ну и что из этого? Тогда не надо будет лавировать перед Гитлером. И сразу же через Турцию проследуют дивизии Британии. Фронт пройдет где-то около Кулы через Крива-Паланку по Шар-Планине, а на юге по Дойрану, только с юга будут тащиться не англичане, а разбитые «отдыхающие» дивизии Гитлера с острова и из Греции.
Гешев нашел царя в Боровецком дворце.
Государь встретил его как своего избавителя и согласился говорить с ним тотчас же:
— Значит, ты считаешь, что я должен лавировать перед Гитлером? А если он ультимативно потребует от меня армий?
— Дайте ему три-четыре дивизии, ваше величество. Пусть проверит их боеготовность. И обещайте ему остальные, если военные круги рейха одобрят их. А в этих дивизиях, которые мы ему дадим, как бы их ни прочесывал полковник Костов, будет достаточно красных. Они буквально кишат подпольными группами. Я убежден, что они не станут сражаться против Советской Армии. Назовите это актом согласия.
— Я немец. Принц Сакс-Кобург-Готтский. Князь Тырновский и граф Рилский. А этот ефрейтор управляет моей родиной!
— Ваше величество, я подготовил проект замены некоторых министров и некоторых командующих армиями, как вы приказали. Мотивировки убедительны. Надеюсь, он вам понравится…
Борис сидя уснул. Дала знать о себе мастика.
А на следующий день рано утром, окруженный двумя генералами, двумя советниками, врачом и адъютантом, Борис не нашел времени заняться серьезным предложением Гешева и указом о Кочо Стоянове. Гешев не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об этом прежде, чем указ будет скреплен высочайшей подписью. В десять часов царь улетел специальным самолетом, присланным фюрером. Самолет сопровождался четырьмя болгарскими и тремя немецкими истребителями. Царя болгар устроили в одном из лучших отелей Берхтесгадена. Пусть ждет. Кого? Австрийского крестьянина, лгавшего в двадцать седьмом году, что он мюнхенец, баварец, утверждавшего, что Ева Браун из рода древних аристократов Пфальц Браунов, хотя эта дама вряд ли видела аристократа ближе, чем на расстоянии ста шагов и то во время какой-нибудь церковной процессии. Пусть ждет. Болгарский царь! Принц Сакс-Кобург-Готтский, князь Тырновский и граф Рилский!
Фюрер приехал мрачный. Молчаливый. Со всей своей свитой. Борис даже не поинтересовался, кто эти господа маршалы, вошедшие в вестибюль, а стоило ему только повернуть голову, и он непременно встретился бы с чьим-нибудь взглядом. Он знал всех их. Возможно, только фельдмаршал фон Кейтель заслуживал какого-то внимания. Он был бароном при кайзере Вильгельме и незадолго до его свержения получил герцогство, но, кажется, никто не хотел признавать это звание. Даже самый обыкновенный дворянчик, какой-нибудь «фон», последний барон, захудалый граф по крови по своим правам выше этого австрийца с безобразными усиками.
Подполковник-адъютант, щелкнув каблуками и не подняв руку вверх в уродливом фашистском приветствии, сообщил: