Это «ваше благородие», привезенное из России, где армянин был богат и почитаем, а здесь делал дешевые побрякушки для дам сомнительного поведения, как-то размягчило Гешева. Он сел.
— Манукян, здесь нас никто не услышит?
— Никто, господин Гешев.
— Манукян, сколько стоит золото? Килограмм?
— Около миллиона, господин Гешев. Грамм стоит девятьсот левов.
Манукян смотрел на полицейского не мигая. Неужели этот господин пронюхал что-то?
— Манукян, я, дам тебе денег. Сколько золота найдешь, столько и купишь. В банкнотах тебе отсчитаю. Хочу иметь золото в монетах.
Армянин развел руками:
— Очень трудно… И все же…
— Ты высчитай свою прибыль. Я и за нее тебе отсчитаю. Мне нужно скоро, очень скоро. Килограмм, два, три, десять. Понимаешь? И еще кое-что ты должен понять: если проболтаешься, череп раскрою.
— А если криминальная меня случайно поймает?
— Это касается меня. Но не пытайся скрыть за моей спиной остальные свои сделки, слышишь? Лева не увидишь, если используешь меня как ширму.
Двумя днями позднее Гешев вошел в кабинет одного из статистиков народного банка. Они были близки во время студенчества в Италии. Полицейский знал «пятнышки» в его поведении и потому держал его в руках. Предложил сигарету, чтобы выглядело так, будто он хочет разговаривать по-приятельски. Не улыбался — не было настроения.
— Так вот, коллега, не будешь ли ты так любезен сказать мне, что будет с тобой, если разболтаешь одну тайну? Если даже поделишься ею… со своей женой?
Чиновник сразу понял, о чем пойдет речь.
— Я не присягавший эксперт-счетовод, но служебные тайны храню, потому что это мой хлеб, Никола.
— Тогда объясни, какими неофициальными путями можно отправить в Швейцарию немного денег.
— Наш лев не котируется нигде, Никола.
— А золото не мертво?
— А как будут отправлены деньги… на вклад?
— Разумеется, на вклад.
— Да, только Швейцария. Но через Стамбул, Никола. Немцы могут конфисковать золото и…
— Так, так… Тогда не прогулялся бы ты до Стамбула? Не бойся, если тебя попробуют ограбить, коллеги из Анкары оградят тебя от мошенников. Обещаю тебе компанию из своих людей. Они поедут с тобой так, что ты не заметишь их.
Чиновник понял, что все это касается суммы, превосходящей его практику:
— Боюсь там только воров.
— Все будет устроено. Так ты понял, что все это тайна? Я ухожу. Придешь ко мне завтра под вечер в Дирекцию. Для паспорта дай мне две фотографии. Не надо, чтобы их видели в документации Дирекции, — будто ты и не выезжал из Болгарии. Понимаешь…
— Уж очень все запутанно, Никола. Скажи правду.
— Не спрашивай. Знаешь ведь, что не скажу.
Чиновник усмехнулся:
— Если бы мне иметь от этого хоть что-нибудь…
— Может, и ты получишь что-нибудь.
— Мерси, мерси. У меня есть сто тысяч… только вот с золотом не знаю как…
— Это твое дело. Ничем не могу тебе помочь. Найдешь золото, дам и тебе возможность вывезти его.
— Мерси. А таможня?
— Приготовь такие документы, чтобы вклад стал действительным и чтобы он был недоступен ни господу ни черту. Только мне или человеку, который будет знать вписанный в договор с банком мой пароль. Обыкновенная подпись и пароль.
— Будет сделано.
— Тогда завтра ко мне. Понял? И помни, я требую сохранения тайны. В противном случае поплатишься головой. Я тебя не запугиваю. Говорю правду. Мои люди найдут тебя, куда бы ты ни скрылся. Если будешь работать честно, и тебе перепадет.
Гешев шел по мрачной разбитой улице. Спотыкался о кирпичи. Он острее других чувствовал, что времена меняются. Лучше других понимал, что тучи сгущаются. Знал, что в настоящий момент еще есть кое-какие шансы спастись от большевизма, но не было никого, кто дал бы ему силы и власть.
Гешев решил работать, как и прежде. Коммунисты должны умирать. Он знал, что подобный способ борьбы бессмыслен, что в нем одна жестокость, и это в какой-то степени успокаивало его. Как-никак Гешев воюет против большевизма! Но приготовился в любой момент вскочить на коня. Пройдет какое-то время, и он покинет Болгарию.
…Иван Владков получил право на последнее слово.
— Благодарю за любезность, господа. Я думаю, что вам уже теперь ясно: наше слово не последнее, наше слово только начинает звучать, а ваше слово было первым, но оно уже отзвучало. Там, где был один солдат, поднимутся сотни кристально честных людей. Вы сами убедитесь, что у нас сотни друзей. Я прочту вам стихотворение, которое написал, пока слушал заключительную тираду адвокатов: