Сашо сочувствовал ему и понимал, что происходит в сердце этого человека.
По улице промчалась полицейская машина. Оба они встали у окна. Минутой позже увидели, как совсем близко вырвался огонь из автомата. Послышались выстрелы. Кто-то отвечал из пистолета. А через минуту-две стало тихо.
Доктор был ошеломлен: в соответствии с армейским ритуалом генерал его величества стоял по стойке «смирно». В честь погибшего на тротуаре. Глаза у генерала из верховного военного суда царства Болгарии заблестели. Неужели слезы? Да.
— Сашо, передай Центру, что «Журин» — самый обычный человек. Было бы лучше, если бы он был не так сентиментален, не так сильно заражен интеллигентщиной, одним словом, более революционным, Сашо. А я позвоню в полицию и скажу, что запрещаю стрелять на улицах. Я сам нахожусь под огнем. Извини меня, Сашо, но я переутомлен, опустошен душевно.
Доктор Пеев сидел за своим письменным столом и слушал передачу из Берлина. Александр Периклиев призывал болгарский народ верить Гитлеру. Но в то же время он не упустил возможности сказать условленное: «Все мы, каждый согласно своим идеалам, боремся за действительно новый порядок в мире».
Периклиев сообщал из Берлина с помощью хитроумного и одновременно простого шифра, что немцы усиленно мобилизуют молодежь и после непродолжительного обучения отправляют в котел Восточного фронта, что в Берлине начали снимать металлические статуи с мостов, парапетов для переплавки.
Доктор передал сообщение молодого экономиста радиограммой от 28 ноября 1942 года.
Одно интересное известие, которое определяло новые настроения в Германии, он получил из Берлина вместе с очередной открыткой от Периклиева и передал его по эфиру в Москву 15.XII 1942 года.
«Георгиев» — Периклиев сообщает из Берлина, что «Гитлер ведет пропаганду подготовки решающего удара против СССР, но население Германии уже не верит ему».
4 января 1943 года доктор отправил известие с весьма любопытными данными, полученными из Берлина:
«В городе Вицлебене есть большие склады продовольствия и горючего. Английская и американская авиация бомбит жилые кварталы. Вокзалы в Берлине, Мюнхене, Кельне, а также индустриальные районы Рурской области нападению не подвергаются, и движение поездов между этими пунктами, как и между сотнями других, не нарушено. Военные заводы работают; самолеты не бомбят их. Они производят вооружение и оборудование для фронта».
23 января 1943 года доктор направил в Центр мнение Периклиева о моральном состоянии населения Германии:
«Недовольство среди германского населения после Сталинградской битвы растет очень быстро. Средний немец не верит уже в победу рейха.
Когда одной немецкой матери сообщили, что ее единственный сын погиб на Восточном фронте, она в отчаянии сняла со стены портрет Гитлера и разорвала на куски. Ее соседка увидела это и сообщила в полицию. Женщину убили гестаповцы. Муж женщины, вернувшись с работы и узнав, что произошло, застрелил соседку и сам покончил жизнь самоубийством».
«Чувствуются большие затруднения с продовольствием. Нет жиров. Они исчезли даже с черного рынка».
«Немцы не доверяют друг другу, но иностранцам рассказывают о своих надеждах и горестях. Недовольство заметно даже в среде гитлеровской молодежи. Неприязнь между итальянцами и немцами непрерывно растет!»
«После Сталинградской битвы берлинское население впало в панику».
Доктор радовался: Центр интересовался жизнью немцев. Москва готовилась к серьезным действиям.
Генерал Михов вернулся из Берлина. На журналистов произвело впечатление отсутствие фанфарных призывов на пресс-конференции. Генерал ограничился заверениями, что видел своими глазами приближающуюся победу. Пеев почувствовал, что произошло во время визита Михова в Берхтесгаден и Берлин, а также на фронт и на одну из баз военно-воздушных сил. Он ждал только «Журина». «Журин» должен узнать все подробности.
…Гитлер был очень спокоен. Улыбался так же, как и всегда.
Гости из Болгарии — военная делегация во главе с генералом Миховым — заняли свои места. Фюрер начал говорить:
— Господа, вы сами убедились, какую железную дисциплину я воспитал в моем народе… — После этих слов он направился к стене с картой Восточного фронта и начал говорить все быстрее и все громче. Через какое-то время голос его поднялся до визгливого фальцета, фразы стали обрывочными: