— Застрелил его, ваше величество… Понимаю, ваше величество…
Повесив трубку, начальник заорал:
— Бревно! Царь уже узнал! Из-за тебя меня накажут! Сейчас же под арест!
Меня увели. В тот же день неожиданно открылась дверь камеры. Какой-то начальник оглядел меня с головы до пят. Я чуть в обморок не упал!
— Почему ты не одеваешься как следует, человече? — проворчал он и увел меня. В горле у меня застряло что-то. Слышу топот, голоса. Меня ввели в кабинет начальника. Смотрю — два десятка начальников и министр. В руке у него — приказ. Рядом с ним генерал Русев. Ну, подумал я, твоя, Никола Гешев, песенка спета. И охватила меня бешеная злоба. Стою навытяжку, а министр протягивает мне руку и спрашивает:
— Вы — Гешев, не так ли?
— Точно так.
— Почему вы застрелили Юрукова, господин Гешев?
Сказал я ему всю правду. Один-единственный раз сказал и понял: польза от нее только в том случае, если она сказана к месту.
— Зачем на свете жить еще одному коммунисту, господин министр. Если надо будет узнать, что готовят коммунисты, я поймаю еще одного и он все расскажет.
Все замолчали. Никто не знал, что сейчас произойдет. Министр только улыбается. А меня пробирает нервная дрожь.
«Господин Гешев, его величество царь Борис III награждает вас офицерским крестом за храбрость первой степени и месячным окладом содержания. — Министр зачитал указ царя. — Если у вас имеются какие-нибудь желания, говорите».
Можешь представить себе, Секлунов, что я испытал.
Я сказал, что хочу служить у начальника, знающего толк в делах полиции, а не у такого, как теперешний. Это был и удар, и хитрость. Я наслышался, что в верхах предстоят большие перемены. Министр слегка улыбнулся и сказал, что доложит царю. Когда он вышел, меня чуть живьем не съели. Через неделю меня уже начали продвигать все выше и выше, а начальника отправили разводить кур.
Секлунов, хочу иметь след! Слышишь, парень! Когда приберу Болгарию к рукам… Мое время приближается… Штербанова из секретарей выдвину на должность директора полиции, а ты займешь мой пост!
27 марта 1943 года. Центральная софийская тюрьма. Более трех тысяч заключенных коммунистов. Среди них — Тодор Стоев Дрындев. Одинокий. Растерянный. Никаких вестей из дому. Надзиратели не приносили ничего. Только плечами пожимали.
— Ты чего бунтуешь? Приказа разрешить тебе улучшенное питание нет! Ничего тебе не разрешают, и все тут!
Он хотел знать, что происходит дома. Обманул ли его Гешев? Жене не передали письмо. Не разрешили ей свидания с ним. Не разрешили встречу с директором тюрьмы.
Стоев метался по карцеру из угла в угол. Слышал сигналы заключенных по стене: «Не падай духом, товарищ, мы с тобой!»
Скрежетал зубами. Ругался. От отчаяния он пытался взломать дверь, плакал, умолял, кричал. Его били, лишали пищи. Что все это означает? Неужели Гешев устроил это? Неужели ему не доверяют? Гешев — мерзавец!
Лежа в темноте, Стоев считал, сколько денег получили господа полицейские благодаря его услугам. А что ему дали взамен этого? Гроши. Квартиру и дачу. И сбережения не ахти какие. Правда, этим приговором они дали ему отличное алиби. Если коммунисты придут к власти, сочтут его героем. «Тебя же, Гешев, ждет веревка. Никто не станет спасать тебя, тем более что это невозможно», — думал Стоев.
А может, Гешев пронюхал что-нибудь? Стоев бесился. Не находил себе места. И все-таки он вырвется из этого ада.
Тюремщик вертел в руках записку и говорил:
— Для директора, говоришь? Нет такого приказу!
— Послушай, человек! Если не передашь ее, полетишь со службы!
Надзиратель задумался, потом махнул рукой:
— Поглядим, «Цыпленок»!
Позже его отвели в кабинет к директору. Стоев тяжело опустился в кресло. Зло посмотрел на грозу заключенные:
— Предупреждаю вас, господин директор…
— Ты кого предупреждаешь? Вот сейчас прикажу содрать с тебя кожу!
— Потом с вас сдерут! Сообщите Гешеву, что у меня есть…
Рука потянулась к телефону. Раболепная улыбка. Голос звучал уже иначе, как у провинившегося мальчика:
— Господин Гешев? У телефона директор тюрьмы. Да, я. Один заключенный не дает покоя, хочет встретиться с вами. «Цыпленок», да. Понимаю.
Минуты две директор подобострастно кланялся телефону, громко говорил «понимаю», смотрел на заключенного.