Он обрадовался, что они пришли в замешательство. Только побоями они могли ответить на его вызов. Но страдания давали уже обратный эффект тому, чего ждали пытавшие его.
— Другими словами, — отдавался эхом вопрос Костова, — Никифоров твой заместитель?
— Разумеется, в том смысле, в котором и Даскалов мог быть моим заместителем.
Костов подошел к немцу, и они усадили Пеева на стул.
— Господин доктор, Клейнхампель предлагает заключить добровольное соглашение, — объявил Костов, потирая руки. — Или вы сделаете должные признания, или на трое суток мы отдадим вас его молодцам.
— Они не убивают, доктор! — вмешался Гешев. — А потом я поработаю с вами. Единственный вопрос: — Что представляет собой Никифоров?
— То же, что и Русев, Михов, Даскалов.
Немец подал знак — и двое агентов потащили доктора к столу с электроаппаратурой.
Солнце еще не взошло. Впрочем, оно появлялось в камере только после десяти часов, задерживалось на минуту-две в верхнем углу стены, испещренной надписями и именами, и снова исчезало. Оно светило на воле. Возможно, ему было просто-напросто неудобно заглядывать сюда, в преисподнюю.
Полицейский поднял доктора с постели. Отвел его умыться. Велел привести себя в порядок. Для этого дал кусок расчески и мыло. Вместо полотенца протянул газету. Пееву удалось прочесть на первой странице:
«Новая обстановка диктует новую тактику. Победоносные армии фюрера сдерживают бешеный напор большевиков, сокращают линию фронта от Балтики до Черного моря. Ожидается великий перелом, тайное оружие…»
Хорошо! Это хорошо! Тайное оружие? Его у них нет. У них нет никакого оружия, кроме дубинок, топора и автоматов. Они проиграли войну. Полицейский повел его, но не на допрос в камеру со специальным оборудованием для пыток, а куда-то в другое место.
Доктор увидел знакомых полицейских. Они стояли перед ним по стойке «смирно», когда он защищал дела в судебной палате. Потом прошли по незнакомому коридору. Из него попали в другой, по которому его провели в первый вечер к Антону Козарову.
В кабинете директора полиции возле окна сидел генерал Михов. Какой-то подполковник охранял особу генерала.
— Подполковник, выйдите! — приказал Михов и, убедившись, что остался с арестантом наедине, указал ему на кресло напротив себя. — Садись, доктор.
Пеев подчинился. Ему наверняка пришлось перебороть в себе желание повернуться и выйти. Но это означало бы пожелать добровольно спуститься в камеру пыток. Доктор не отказался и от предложенной ему сигареты. Дымок сигареты вызвал головокружение, и по изнывающему от боли телу разлилась приятная слабость. Он знал, что Михов пришел не из любопытства. Значит, напряжение растет. Значит, надо ждать новых ночных встреч с «молодчиками» Гешева, Костова, Делиуса.
— Пеев, мы старые знакомые. Не стану спрашивать, зачем ты заварил эту кашу, именно ты, один из самых уважаемых юристов в Софии.
— Не имеет смысла.
— Знаю. Я пришел в связи с Никифоровым. Если ты джентльмен, ты откажешься от занятой тобой позиции. Я не прошу, чтобы ты стал предателем. Никифоров раскрыт, арестован и сам во всем признался. Скажи, вы готовили переворот? С кем из генералов?
— Михов, переворот уже имел место в Пирине, когда там появился первый вооруженный партизан. Сталинград предрешил исход войны. В таком случае зачем переворот, да еще с помощью генералов?
— Ты только не увертывайся! Спрашиваю: кто кроме Никифорова?
— Никифоров замешан в моих делах ровно столько же, сколько и вы, Михов!
Генерал вскочил:
— Хочешь запятнать всех?
— Нет. Я выражаюсь предельно ясно. Моя работа начиналась и заканчивалась тем, что я информировал Москву о немцах в Болгарии.
— Пеев! Ты живым отсюда не выйдешь!
— Допускаю.
— Иди, но имей в виду, во всем будешь виноват сам.
Пеев улыбнулся: Михов был достаточно туп и не понял, что выдал страхи всех власть имущих.
Они боятся переворота. Значит, не доверяют уже и армии. Боятся движения Сопротивления. Значит, признают силу вооруженной армии партии. Ищут выхода. Это уже что-то новое.
Жаль Никифорова. Он мог бы продолжать бороться. Если они раскрыли и этого генерала, если доказали, что он боец на фронте борьбы против гитлеровской Германии, им нечего завидовать.
Михов стал нервно ходить по комнате.
— Пеев, мы ликвидируем вас, большевиков. До свидания. Ты чересчур туп. Я явился собственной персоной засвидетельствовать тебе свое уважение, а ты…
— Михов, сдается мне, что ты окажешься на моем месте, но никто не будет уважать тебя и никто не станет играть с тобой в доброжелательство. Суд будет суровым.