Одним из опекунов назывался Джером Л. Кемпбелл, именно ему завещатель доверял больше других. В случае его смерти, прежде чем фонд будут ликвидировать, его место должен был занять дублер, имя которого называлось. В случае смерти дублера называлась следующая замена.
Из газетных вырезок я понял, что Кемпбелл был банкиром, а оба его дублера — адвокатами.
Я вернулся к письменному столу Марлин, которая в это время разговаривала по телефону с каким-то репортером из газеты. Разговор был, видимо, забавным, она смеялась, пока разговаривала, и чертила указательным пальцем игривые завитушки на поверхности стола.
Зайдя к ней за спину, я нажал пальцем на рычаг телефона.
В гневе Марлин обернулась ко мне, ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от моего, но гнев внезапно погас, и она протянула ко мне свои губки. Я наклонился и поцеловал ее. Это был всего второй поцелуй в нашей жизни. Поцелуй — это все, чего можно ждать от рыжеволосых девушек.
Когда Марлин оторвала свои губы от моих, она тут же с негодованием заявила:
— Я бы очень хотела поверить, что ты разъединил телефон, чтобы меня поцеловать, но интуиция мне подсказывает, что тебе нужны другие вырезки и ты не мог дождаться, пока я закончу говорить.
— Джером Л. Кемпбелл… — проговорил я.
— Настоящий джентльмен, по крайней мере, солгал бы, — с упреком сказала Марлин.
Она дала мне легкую пощечину, исчезла в комнате, где стояли файлы с информацией, и тут же вернулась с нужным конвертом в руках.
В конверте ничего ценного не оказалось, просто вырезки из различных газет, рассказывающие о человеке, имя которого было более или менее известно в финансовых кругах.
Кемпбелл произносит речь на конференции банкиров, Кемпбелл читает приветственный адрес на деловой конвенции, Кемпбелл — член жюри в дебатах двух колледжей…
Я взял его адрес и вернул конверт Марлин. В этот момент вбежал один из известных газетных репортеров, и Марлин пришлось долго танцевать вокруг него. Я видел, что она хочет хоть на секунду отвлечься, чтобы поговорить со мной, прежде чем я уйду, но тот так и не дал ей такой возможности.
Я тотчас поехал по адресу и сказал секретарю, что хочу видеть Джерома Кемпбелла до делу о наследстве Гейджа. Начался небольшой телефонный перезвон, но потом мне все-таки позволили войти в его кабинет.
Кемпбелл оказался крупным мужчиной с холодным и честным взглядом. Похоже, это было для него привычным делом — изображать искренность с широко распахнутыми глазами. Когда он говорил, то разводил руки как бы в стороны для подтверждения своих слов. Похоже, с годами он набирал вес; и теперь смотрел на меня с видом большого мужчины, презирающего таких маленьких, как я, ростом всего каких-то пяти футов шести дюймов и весом не более ста тридцати пяти фунтов.
— Мистер Лэм, — произнес он мое имя, будто объявлял имя собаки, представляя ее на собачьем шоу.
— Я хочу поговорить с вами об имуществе Гейджа и его фонде опеки.
Что именно вас интересует?
— Хочу узнать историю этого дела.
— Вы газетный репортер?
— Точнее будет сказать, я на вольных хлебах. А сейчас пришел из газеты «Трибюн». Я изучил дело в их архиве, собрал всю информацию об этом человеке.
— Тогда что же вам надо от меня, если вы уже собрали всю информацию?
— Согласно документам, Эмосу Гейджу должно исполниться тридцать пять лет двадцать пятого числа этого месяца. Что тогда станет с фондом?
— С фондом ничего не случится, — холодно промолвил Кемпбелл.
— Вы готовы его закрыть?
— Почему же? Должны быть выполнены определенные условия, а они еще не все соответствуют завещанию.
— Какие условия?
— Условия опеки. По моим данным, Эмос Гейдж сейчас может находиться в какой-нибудь тюрьме.
— И вы не намерены выплачивать деньги в том случае, если он в заключении?
— Вы же познакомились с правилами фонда опеки, — сказал он.
Я кивнул.
— Если он в тюрьме, то весь фонд будет передан различным благотворительным учреждениям. Должен вам сказать, мистер Лэм, что если вы желаете описать данную ситуацию, то я, конечно, одобряю ее с точки зрения разрушающего действия алкоголя на человеческую личность. Я не выдаю секрета, говоря о том, что Эмос Гейдж пьяница. Его дядя знал об этом и резко его осуждал.
— Вы выдаете Эмосу ежемесячную сумму на проживание?
— Да, ему назначено определенное месячное содержание, определить эту сумму было разрешено мне лично… По завещанию, я должен был ему дать не менее трехсот долларов в месяц. Я мог дать и больше, если бы счел нужным.
— Что будет с этими тремястами долларами, когда ему исполнится тридцать пять лет?
— Конечно, эта сумма больше выдаваться не будет.
Весь фонд так или иначе исчезнет. Однако в случае, если деньги фонда пойдут благотворительным организациям, я должен буду остаться на своем посту опекуна еще дополнительно три года, чтобы превратить имущество в наличные деньги. Должен вам сказать, что завещание было написано в спешке, но оно юридически полностью законно. Элберт Гейдж откладывал написание завещания до последнего. А умер он через тридцать дней после того, как оно вступило в силу. Вообще это была трагическая ситуация — у такого человека не нашлось никого из родственников, кому бы он мог завещать такие огромные деньги… Это ужасный пример влияния алкоголя на человеческую личность.
— Как я понимаю, если состояние перейдет к Эмосу, то он получит его в форме различных ценных бумаг, которые будут приносить доход?
— Да, правильно, но только в том случае, если оно перейдет к Эмосу. Если же к перечисленным в завещании благотворительным организациям, то я остаюсь на своем посту еще в течение трех лет, чтобы ликвидировать ценные бумаги, постепенно переводя их в наличность и увеличивая оставленную завещателем сумму.
Впрочем, я уже говорил вам об этом.
— Вам платят за ваши услуги?
— Я получаю компенсацию.
— Позвольте узнать, сколько же?
— А вот это вас не касается.
— Каким образом выплачивается Гейджу его месячное пособие? Вы посылали ему чек? — спросил я.
— Конечно нет. Я слишком серьезно отношусь к своим обязанностям. Мистер Гейдж должен был являться в мой офис каждый раз лично. Я выплачивал пособие и получал от него расписку.
— Сколько раз вы заплатили ему более трехсот долларов?
— Я никогда не давал ему более трехсот долларов. Он ни разу не выказал желания исправиться, что было условием увеличения его месячного пособия.
— Вы сами собираетесь найти мистера Гейджа, когда наступит срок окончания работы вашего фонда?
— Конечно нет, я не собираюсь этого делать. Я попечитель. Это дело самого мистера Гейджа — прийти ко мне после дня рождения и доказать мне, что все условия завещания соблюдены. Если принять во внимание, что время получения его последнего пособия прошло, а он так и не пришел за ним, могу с уверенностью заявить, что у меня все более растет подозрение, мистер Лэм, что с ним не все в порядке.
— Что вы имеете в виду, говоря, что с ним не все в порядке?
— Я говорил вам, что, полагаю, у него неприятности, возможно, он даже в тюрьме.
— И если это так?..
— Если он в тюрьме, то деньги переходят к различным благотворительным фондам. Я говорил…
— Надеюсь, вы каждый свой шаг согласовываете с адвокатами?
— Что вы имеете в виду? Мне не нужны адвокаты. Каждый год я иду в суд со счетом фонда. В прошлом году даже удостоился похвалы за образцовое ведение дел.
— А вам, мистер Кемпбелл, было бы неплохо еще раз внимательно посмотреть условия трастового фонда.
— Что вы имеете в виду?
— По условиям фонда, Гейдж получает деньги, если он жив и не был признан виновным в совершении серьезного преступления к тому времени, как ему исполнилось тридцать пять лет.
— Да, правильно, здесь не возникает вопроса.
— А как насчет определения «серьезного»? — спросил я.
— Любое преступление может считаться «серьезным».
Все, что может привести к тюрьме. Я знаю, что имел а виду завещатель, и думаю так же, как он.