Следовавший за ним незаметный автомобиль остановился. В нем сидели три человека, два впереди и один сзади. Он наклонился вперед.
– Магдален-стрит. Машинам въезд запрещен. Придется тебе идти за ним пешком.
Человек на переднем сиденье тихо выругался и выскользнул из автомобиля. Быстрыми шагами он шел сквозь толпу, не отрывая глаз от фигуры на велосипеде, маячившей перед ним. По указанию человека, сидевшего сзади, машина повернула в Бомон-стрит, затем налево на улицу Глочестер и еще раз налево на Джордж-стрит. Они доехали до другого конца Магдален-стрит как раз, когда появился велосипедист. Он слез с велосипеда, проехав несколько метров по Брод-стрит через перекресток, так что машине не пришлось трогаться с места. Со стороны Магдален-стрит появился третий человек, покрасневший от ледяного ветра. Он огляделся вокруг, увидел машину и присоединился к остальным.
– Чертов город, – заметил он. – Всюду улицы с односторонним движением и места, куда въезд запрещен.
Человек на заднем сиденье усмехнулся.
– Вот поэтому студенты и ездят на велосипедах. Может, нам тоже нужно бы.
– Продолжайте наблюдение, – сказал водитель без всякого юмора.
Сидевший рядом с ним замолчал и поправил пистолет под мышкой с левой стороны.
Студент слез с велосипеда и внимательно смотрел на крест, выложенный из булыжников на середине Брод-стрит. Из своего путеводителя он знал, что на этом месте в 1555 году по приказу королевы Марии Католички были заживо сожжены два епископа – Лэтимер и Ридли. Когда костер разгорелся, епископ Лэтимер крикнул своему соратнику по мукам: «Пусть будет тебе хорошо, мастер Ридли, будь мужчиной. Сегодня мы милостью Божьей зажжем такую свечу в Англии, которая, уповаю, никогда не погаснет!»
Он имел в виду свечу протестантской веры, но что ответил на это Ридли – неизвестно, так как он уже был объят пламенем. Через год, в 1556 году архиепископ Крэнмер был также сожжен на этом же месте. Языки пламени опалили дверь Бейллиол-колледжа, расположенного в нескольких метрах от места казни. Позже дверь была снята и повешена у входа во внутренний двор. Обожженные места на двери видны по сегодняшний день.
– Хэлло, – раздался голос рядом. Он оглянулся. Студент был высокий и нескладный, а она небольшого роста, с яркими темными глазами и полненькая как куропатка. – Меня зовут Дженни, кажется у нас один научный руководитель.
Студент широко улыбнулся:
– Меня зовут Саймон. – Ему был двадцать один год, после двух лет в Йельском университете он попал в Оксфорд по программе обучения на первых курсах за рубежом.
Они направились к выходу. Молодой человек вел за руль велосипед. Он был здесь позавчера, но тогда он приехал на машине. Пройдя наполовину арку, они встретились с доброжелательным, но непреклонным привратником Тимом.
– Вы недавно в колледже, не так ли, сэр?
– Да, сэр, пожалуй, первый день.
– Отлично, давайте запомним первое правило здешних мест – ни при каких обстоятельствах, ни в пьяном виде, ни под наркотиком или в полусне вы не должны вести за руль, нести на себе или въезжать на велосипеде через арку во двор. Прислоните, пожалуйста, его к стене, сэр, рядом с другими велосипедами.
В университетах есть канцлеры, ректоры, деканы, профессора, казначеи, лекторы, стипендиаты и прочие, расположенные в порядке строгой иерархии.
Но старший привратник колледжа несомненно входит в высшую лигу. Как бывший младший командир, Тим умел хорошо управлять людьми.
Когда Саймон и Дженни вернулись, он доброжелательно кивнул им и сказал:
– Полагаю, вы идете к доктору Кину. Вход в углу двора и по лестнице на самый верх.
Когда они добрались до кабинета своего научного руководителя в области истории средних веков и представились, – Дженни назвала его «профессор», а Саймон – «сэр», – доктор Кин широко улыбнулся, глядя на них поверх очков.
– Есть, – весело сказал он, – две вещи, и только две, которые я не разрешаю. Первое – зря тратить время, ваше и мое. Второе – называть меня «сэр». Пока можете обращаться ко мне «доктор Кин», а потом перейдем на «Моррис». Кстати, Дженни, я к тому же не профессор, у них есть кафедры и кресла, а у меня, как видите, их нет, по крайней мере ни одного в приличном состоянии.
Он указал на полуразвалившуюся мебель, и пригласил студентов устраиваться поудобнее. Саймон опустился в безногое кресло стиля королевы Анны, оказавшись в трех дюймах от пола, и все вместе они стали обсуждать Яна Гуса и гуситскую революцию в средневековой Богемии. Саймон улыбнулся. Он понял, что Оксфорд ему понравится.
В силу чистой случайности, две недели спустя, Сайрус Миллер оказался рядом с Питером Коббом на обеде, посвященном сбору средств в Остине, штат Техас. Он терпеть не мог такие обеды и, как правило, избегал их. Но этот был в пользу местного политического деятеля, а Миллер знал, как важно оставить после себя след в политическом мире, когда ему понадобится какая-нибудь услуга. Вначале он решил не обращать внимания на соседа, который не занимался нефтью. Но затем тот упомянул название своей корпорации, что означало его абсолютную оппозицию Нэнтакетскому договору и человеку, стоящему за этим договором, – Джону Кормэку.
– Нужно остановить этот проклятый договор, – сказал Кобб. – Нужно как-то убедить Сенат не ратифицировать его.
По последним сведениям составление текста договора близилось к концу, затем в апреле его подпишут послы двух стран в Вашингтоне и Москве, в октябре, после летнего перерыва, он будет утвержден Центральным Комитетом в Москве и в конце года предложен Сенату.
– Вы думаете, Сенат обязательно отвергнет его? – осторожно спросил Миллер.
Оборонный подрядчик мрачно смотрел на свой пятый бокал.
– Нет, – сказал он. – На самом деле сокращение вооружений всегда популярно среди избирателей, и, несмотря на все противодействующие факторы, у Кормэка достаточно харизмы и популярности, чтобы протолкнуть его силой своей личности. Терпеть его не могу, но это факт.
Миллера восхитил реализм побежденного человека.
– Вы пока не знаете условий договора? – спросил он.
– Знаю, они собираются урезать средства на оборону на десятки миллиардов долларов. По обе стороны «железного занавеса». Идет разговор о сорока процентах, с обеих сторон, разумеется.
– А много ли людей, которые думают так же как вы? – спросил Миллер.
Кобб был слишком пьян и не видел основной цели вопросов.
– Почти вся военная промышленность, – проворчал он. – Мы ожидаем полного закрытия предприятий и огромных личных и корпоративных убытков.
– Д-да, очень жаль, что у нас президент не Майкл Оделл, – размышлял вслух Миллер.
Человек из фирмы «Зодиак» хрипло рассмеялся:
– Это мечты. Конечно, он выступил бы против сокращения ассигнований. Но мечты нам не помогут, он останется вице-президентом, а Кормэк – президентом.
– Вы в этом уверены? – тихо спросил Миллер.
В последнюю неделю месяца Кобб, Мойр и Салкинд встретились со Скэнлоном и Миллером за ужином по приглашению Миллера в шикарном номере гостиницы «Ремингтон» в Хьюстоне. После ужина, за кофе с коньяком, Миллер направил их мысли на то, что Джон Кормэк все еще остается хозяином Белого дома.
– Он должен уйти, – подал идею Миллер.
Гости кивнули в знак согласия.
– Я не хочу иметь ничего общего с убийством, – поспешно заявил Салкинд. – Вспомните Кеннеди. В результате его гибели Конгресс принял все законодательство по гражданским правам, то, чего он не мог добиться при жизни. Если целью убийства было не допустить этого, то результат был противоположный. И не кто-нибудь, а именно Джонсон сделал все это законом.