— Вы это серьезно⁈
— Товарищ Пономаренко говорил, что у вас очень хорошая… он использовал слово «необузданная», фантазия. А людям, особенно молодежи, будет очень приятно лично встретиться с единственным Героем Кореи, не являющимся гражданином нашей страны. И если вы им расскажете, по какой причине вы стали воевать на нашей стороне…
— Я понял и постараюсь облечь свои фантазии все же в правдоподобную форму. Точнее, я просто опущу некоторые не очень героические или очень печальные детали. А чтобы не терять времени понапрасну… Я привез с собой предложения товарища Пономаренко в письменном виде, и если вы с ними ознакомитесь до того, как мы начнем их обсуждать…
— Безусловно, я это сделаю. А сейчас, если вы не очень устали, я бы хотел вас пригласить на встречу в Дворец пионеров…
Алексею корейское руководство устроило действительно «героическую» встречу: в сопровождении бывших бойцов своей диверсионной группы он объехал все места своей «боевой славы», два-три раза в день ему организовывали встречи с молодежью (в основном с нынешними пионерами и молодыми комсомольцами-школьниками), показывали, как изменились города и села, которые он раньше видел (в основном через оптический прицел) — и Алексей не смог не заметить, что страна всего за четыре года изменилась очень сильно. Вероятно потому, что теперь Ким управлял единой Кореей — а это и тридцать миллионов человек вместо десяти, и обширные сельхозугодия на юге страны. И народ, еще не успевший вконец оболваниться американской пропагандой. Ему понравилось и то, что захоронения солдат южнокорейской армии тоже были превращены в мемориалы, и погибших называли не иначе, как «насильно направленных против собственного народа империалистами» (кроме, конечно, южнокорейских руководителей и местных капиталистов). И помощь семьям погибших оказывали почти не учитывая того, на какой стороне они сражались — но именно «почти»: все же погибшие северяне позиционировались как герои, и семьи героев войны получали все же больше. Но она в любом случае была не особенно и велика, ведь страна все еще оставалось очень бедной, так что существующее «разделение» сильной зависти не вызывало.
А еще оно не вызывало зависти потому, что по факту южанам все равно «доставалось больше»: десятки тысяч тракторов, поставленных Советским Союзом, в основном отправлялись именно на юг, где можно было собирать большие урожаи, так что там крестьяне своим трудом просто больше зарабатывали. А вот рабочие…
Все же сам товарищ Ким предпочитал промышленность развивать в основном на Севере, и там в прошлом году заработал и большой тракторный завод, и уже второй завод по производству автомобилей. И три четверти черной металлургии выдавало металл именно на Севере. Но «против географии не попрешь»: самые большие верфи располагались в Пусане и городах провинции Ульсан, а так же в Инчхоне. Их еще японцы построили, а за последние четыре года с помощью советских специалистов их дополнительно расширили и модернизировали. Дело, конечно, было очень полезным, если бы не одно «но»: этим верфям сильно не хватало электричества. Конечно, Корея — страна горная, и в ней горных рек довольно много, так что началось массовое строительство ГЭС (благо, производство цемента было уже сильно развито), но плотины-то быстро построить не подучается, да и с турбинами и генераторами было довольно грустно, так как их Корее никто, кроме СССР, не продавал, а собственной производство только налаживалось не спеша. Потому верфи-то были уже довольно мощными, но лишь в теории — а на практике они в основном простаивали. И вот товарищу Пономаренко это как-то не очень понравилось.
Не понравилось Пантелеймону Кондратьевичу, он своим мнением поделился с Иосифом Виссарионовичем, и вместе они пришли к определенным выводам — а вот уговорить товарища Кима результаты этих выводов принять как раз Алексею и поручили. Потому что кроме выводов «экономических» в руководстве Союза были сделаны выводы и «политические», из которых следовало, что товарищ Ким примет любые предложения товарища Сталина. Но только лично товарищем Сталиным ему и изложенные, а этому товарищу кататься в Корею явно было недосуг. Но вот если эти мысли до корейского руководителя донесет товарищ, одинаково уважаемый и самим Кимом, и Сталиным, то, возможно, личной встречи двух руководителей и не потребуется…
Еще несколько идей относительно помощи Корее были у самого Алексея, но он их Пантелеймону Кондратьевичу даже озвучивать не стал: товарищ Пономаренко эти идеи пока не был готов принять. А вот немного погодя, когда товарищ Ким на практике покажет, что идеи-то не самые глупые, тогда и появится повод для разговоров между руководством двух стран. И «идеи» эти в голове Алексея не сами по себе появились, он просто знал, что их (правда, гораздо позже) в обеих Кореях воплотили на практике, но пока они любому здравомыслящему человеку казались абсолютной ересью.