— Зачем?
— А за изобретения большие деньги платили, и те, у кого ребенок должен был появиться, могли не беспокоиться о том, что его прокормить, обуть-одеть не выйдет, потому что денег платили очень много. И он договорился так, что денег будет хватать даже тем, кто в изобретателях препаратов числиться не будет, поэтому многие решили ребенка родить. И я тоже…
— А Наталья твоя все же Алексеевна, это как? — ненависть в глазах Сону погасла, но подозрительность еще осталась.
— А это… вообще случайно. Там у большинства наших мамашек молодых вообще об отце известно крайне мало: учетный номер, цвет глаз и волос, рост. А я, причем случайно, точно знаю, кто у нее отец… биологический, это так называется. Дед один был, все плакал, что один на всем свете остался, мол помрет — и не останется от него ничего на земле, а я предложила ему сдать… материал. И сама же позже и воспользовалась… неважно. Твой Алексей детей всех любит, ему вообще плевать на то, кто отец!
Сона снова зарыдала, еще более горько, чем вначале разговора:
— Да, детей любит, а у меня-то детей уже не будет! Немного времени пройдет — и он меня из-за этого все равно бросит, кому я нужна такая?
— Сона, ты уж извини, но ты просто дура малолетняя. Причем то, что малолетняя, особенно важно. Я же врач, и со специалистами в той больнице проконсультировалась. И даже Лёшке твоему сказала: у тебя детородная функция всего лишь немного испортилась, но даже при этом у вас есть множество вариантов детей завести. Самый простой… ты же биологически очень молодая, твой организм с повреждениями может и сам справиться за пару лет.
— А может и не справиться!
— Может, но тогда в дело вступит современная медицина. В первом ММИ гинекология — в том числе и благодаря твоему мужу — сейчас чуть ли не лучшая в мире, и девчонки — а я с ними специально поговорила — говорят, что они такие неприятности, как у тебя, уже хирургически исправить могут. А года через два, когда окончательно процедуру отработают, они таких, как ты, даже в больницу класть не будут, все сведут к простой амбулаторной процедуре.
— А ты можешь договориться, чтобы они мне операцию сделали?
— Могу, но пока не буду. Тебе, девушка, все же еще немного подрасти нужно. И это я не обзываюсь: дети войны очень часто в развитии физическом просто задерживаются. А вот года через два и ты расцветешь, и медицина подтянется.
— А Лёшку кто-то за эти два года и уведет. Соблазнит и уведет…
— Никто его у тебя не уведет, да и я за ним отдельно присмотрю.
— И сама же и соблазнишь!
— Сона, девочка славная. Во-первых, твой Лёшка все же меня на восемь лет младше. А во-вторых… я тебе честно скажу: в общаге каждая вторая просто мечтала о том, чтобы его соблазнить: парень видный, партизан, боевые ордена — но он всех проигнорировал. Никто ему не нужен был, а теперь никто не нужен, кроме тебя. А уж я его точно соблазнять не буду: у меня летом для Наташки сестричка появится или братик. Я решила с этим не затягивать: говорят, что… материал может и двадцать лет храниться, но я хоть и врач, но местами нам, врачам, не доверяю. Да и сама я не молодею, а так, когда все уже сделано, — Лена похлопала себя ладошкой по животу, — оно как-то спокойнее…
— На восемь лет, говоришь… а ты точно такая старая?
— Паспорт показать?
— Не надо, верю. Ну тогда присматривай. То есть как партизан? Он что, воевал? Но ему же в войну было…
— Шестнадцать, но в партизанах на возраст мало кто смотрел.
— А мне он не говорил…
— И ты его об этом не спрашивай: о войне всем очень тяжело вспоминать. А уж ему особенно… черт, ведь точно мне за язык мой когда-нибудь начальство в Магадан сошлет! Я же права не имела тебе говорить…
— Ну, раз ты Лёшку не соблазняла, то ничего мне и не говорила, — слабо улыбнулась Сона. — А мне-то ты не наврала, что болячку мою исправить можно?
— Если хочешь, можем с тобой как-нибудь заехать в Первый ММИ, там тебе уже специалисты все подробно объяснят.
— Нет, я все равно ничего не пойму: я-то не врач. Но спасибо тебе, что ты мне все рассказала! Про болячку, я имею в виду…
Вообще-то у Соны были причины думать, что Алексей может ее бросить: у парня после Нового года вообще сильно изменилось настроение (хотя поначалу, в пылу сессии это и не очень сильно в глаза бросалось), а после возвращения девушки из больницы он вообще замкнулся и даже время на совместные занятия по математике и физике резко сократил. И часто просто уходил в свою комнату-мастерскую, но Сона видела, что он там ничего не делает, а просто сидит, уставившись в одну точку и о чем-то думает. А так как иных поводов, кроме своего недомогания, она не выдела, то и пришла к весьма печальному для себя выводу. Но на самом деле Алексея волновало совсем не состояние жены. То есть здоровье Соны его тоже сильно волновало, но он очень внимательно побеседовал с врачами в больнице, затем (о чем его жена не знала, конечно) буквально поднял на уши гинекологов из первого ММИ и внутренне уже решил считать, что у Соны не особо опасное и очень временное недомогание. Однако по старой, еще со времен участия в боевых операциях в качестве «санитара», привычке он «пациенту» ничего не говорил: все же тогда у него и отношение к пациентам было совершенно иное, почти как к персонажам компьютерной игрушки. То есть если помрет, то попробуем еще раз «с точки сохранения», а поэтому лишний раз волновать пациента вообще смысла нет. А когда Сона, после разговора с Леной Ковалевой, резко воспрянула духом и даже попыталась «донести до мужа», что «все не так уж и плохо», у нее это не получилось и она снова начала впадать в тихую панику. Однако все же впасть не успела: двадцать второго февраля все резко изменилось. Очень резко и как-то неожиданно…