Переход
Снег только обещают на днях, а уже пахнет морозом. Где-то вдали им покрылась земля, а слабый ветерок преждевременно спешит оповестить о скором приходе зимы. Ночью всего приторней пахнет снегом, а сильнее и особенно в преддверии его за несколько дней.
Когда дверь служебного входа открылась, заканчивая ночную смену двух работников, Петр первый вышел из помещения, с наслаждением вдыхая в легкие прохладный, пропитанный запахом грядущих заморозок воздух. Сойдя со ступенек у входа, он сделал несколько решительных шагов от него, как бы лично приближаясь навстречу слабым порывам свободы. Вдыхая прохладу и смотря на пустую проезжую улицу, глубокой ночью освещенную высокими фонарными столбами, он слышал позади себя как коллега неспешно включает сигнализацию и ключами закрывает дверь на несколько замков.
Ловким, одним движением плеча, Петр отбросил рюкзак со спины на бок и из бокового кармана достал чекушку трехзвездночного. Как в приступе жажды, он отвернул крышку, не глядя выбросив ее в сторону и запрокинув голову стал вливать коньяк в горло, как обычную воду.
– Долго же ты ждал, – подошел уставший видом коллега.
Отпрянув от горлышка, как скинув тяжелый груз, Петр выдохнул, но безрадостно, сухо сказал:
– Наконец!
– Ладно, давай, - протянул руку напарник. – До следующей смены, – и не оглядываясь по сторонам дороги, направился скорым шагом, быстро удаляясь.
– Ну да, – как с обидой сказал Петр вслед уходящему. – До следующей, чтоб.., – и вновь задрав голову, принялся допивать последнее.
Рука отпросила пустую чекушку в сторону, разбудив глухую ночь треском стекла, но лицом Петр продолжал смотреть в ночное небо, на котором не было ни звезды. Он вобрал полные легкие прохладного воздуха и выдохнул наружу горячей струей пара.
– Да провались ты к черту! – выкрикнул Петр в небо и пошел по дороге налево, в своей манере немного приподняв плечи и припустив голову.
Ночью улицы становятся лучше, потому что кажутся свободнее. Они расширяются во все стороны, и угрюмые днем, в свете фонарей радуются каждому нетрезвому прохожему. Он то всегда понимает их, как и они его – смотрящие в конечную даль сладкой иллюзию свободы. Ночами лучше не думать, а идти по улице созерцая сквозь застилающий глаза, быстро впитывающийся в кровь алкоголь; приятно медленно проникать в иллюзию понимания и над мирового чувственного знания, которое безвозвратно отнимается утренним похмельем – платой за искусственную завесу.
Перед подземным переходом недавно поставили автобусную остановку, через которую теперь Петр не может пройти, чтобы не присесть у постоянно разбитого стеклянного рекламного щитка сбоку нее и не выкурить – словно созерцая – сигарету. Это своего рода перевалочный пункт на пол дороги до тесной съемной квартиры, для которого была припасена вторая, завершающая ночь чекушка коньяка, уже медленно выпиваемая, в отличии от быстро сгораемой сигареты.
Ни одной тревожной мысли, скопом и по очередь преследовавших его весь день – для того и коньяк. Остается добраться до жилья, лечь спать с пустой, как смысл жизни, головой. Пусть заботы настанут завтра, проверенным способом вновь разбавленные градусом. Когда же придет очередь следующей смены Петра, останется только терпеливо сжать челюсти от невыносимого отвращения, и с надеждой, что время пролетит скорее обычного; что оно начнет быстро умирать как в алкоголе задыхающаяся клетка мозга. Закончится смена, и иллюзия ненависти накинет на себя придуманную завесу легкости и понимания бытия.
В притупленных глазах замерцали красно-синие цвета, а вскоре почти бесшумно мимо промчалась карета скорой помощи. Провожая ее, Петр сделав еще глоток коньяка и затянувшись сигаретой встал, выбросив в урну окурок, а недопитую чекушку спрятав в карман рюкзака. Осталось миновать подземный переход, свернуть во дворы и через пятьсот метров он откроет дверь уже не первый и далеко не последний год снимаемого тесного жилья.
Еще не подойдя к лестничному спуску перехода, до ушей добралась слабо различаемая, но приятная музыка гитарных струн, почему-то напомнившая Петру звучание кифары, которую в живую он никогда не слышал. Улица могла сделать исключение, как это случилось со скорой помощью, но переход – как представлялось ему – никогда. Даже Петра всякий раз в это позднее время встречал он с неохотой и словно ворчливый старик, ценящий тишину более всего, эхом провожая его – полупьяного – ругался вслед.
Грузно спускаясь вниз, волны ритмичных струн, пронизывающих воздух, оставались почти те же, лишь незначительно поднимаясь выше и тем самым будто бы даже не увеличиваясь в звуке, а только становясь отчетливее. Казалось, плавая в округе, музыка выборочно оживляет пространство около себя, не желая раскрыться всему сразу, но понимая, что секрет, затаившийся в ней самой, отворяется лишь ключом чувств.