«Быть допущенным к учениям — все равно что быть признанным годным к боевой работе» — эту фразу, казалось, вскользь обронил на разборе полетов командир полка. Но она стала крылатой. «Разве вредно будет провести лишнее занятие на тренажере? — рассуждал я. — Тем более что у некоторых был перерыв в полетах. Пусть лучше (уж если без этого не обойтись) ребята ошибаются на земле, чем в воздухе».
Мы отрабатывали навыки пилотирования в сложной метеорологической обстановке.
Счетно-решающие устройства тренажера позволяли имитировать условия, при которых проходит полет в облаках, осуществлять радиосвязь и навигацию по наземным средствам самолетовождения.
С помощью специальных механизмов маршрут имитирующего полета автоматически записывался на карте. Сидя за столом инструктора, оборудованным теми же приборами, что и кабина тренажера, в которой находился летчик, я видел, правильно или нет выполняет он режимы и условия полета на маршруте и в районе аэродрома, учитывает ли влияние ветра на полет, следит ли за показаниями приборов.
Давая летчику ту или иную тактическую задачу, я вводил отказы одного из двигателей, гидросистемы, шасси и закрылков, авиагоризонта, указателя скорости, вариометра, высотомера, указателя числа «М» и при этом смотрел, как летчик действует в особых случаях полета, сколько тратит времени на выполнение задачи.
Быстрее всех, пожалуй, действовал Лобанов. У него был мгновенный рефлекс. Вот что значит систематически заниматься спортом. Ну и, конечно, нормально отдыхать — все-таки критика на него подействовала.
За спиной у меня толпились те, кто были на очереди или уже отзанимались. Каждое неправильное действие товарища они могли видеть и при этом обменивались вполголоса замечаниями. Потом мы должны были обсудить ошибки друг друга. Зная сильные и слабые стороны ребят, я при составлении командиром эскадрильи плановой таблицы полетов подсказывал ему, какие упражнения из курса боевой подготовки целесообразнее давать летчикам.
От беспрестанного внимания и зудящего шума многочисленных электромоторов у меня побаливала голова. Да и ребята устали от долгого сидения.
— Ученые умирают от инфаркта, а летчики от геморроя, — сказал Лобанов, вылезая из кабины тренажера.
— Хватит на сегодня, — поддержали его товарищи. Они тоже устали. Только Шатунов сидел в сторонке и, по обыкновению, читал книгу. И я знал: он ничего не скажет, потому что ему все равно где было читать — дома или в классе. Он готовился к поступлению в инженерную академию, и ничто не могло ему помешать.
— Ну еще пропустим Шатунова, — сказал я, — посмотрим, как он реагирует на показания приборов и команды руководителя полетов.
Михаил полез в кабину, и в это время сильно застучали в дверь. (Она была закрыта на ключ.)
— Кто? — крикнуло сразу несколько голосов.
— Открывайте! — послышался взволнованный голос Лермана. И снова раздался стук.
Я подскочил к двери и повернул ключ. Лерман влетел в нее, как новенький мяч в футбольные ворота при хорошем пенальти.
— Вы тут сидите, закрылись… и не знаете… что творится в мире, — темные маслянистые глаза его лихорадочно блестели. И вообще такого возбужденного лица я никогда у Лермана еще не видел.
«Война!» — молнией мелькнуло в голове. Чего-чего, а этого можно было ожидать от господ империалистов. О чем подумали ребята, не знаю, только, помню, Лобанов вскочил со стула и, побелев как полотно, сжал кулаки. Он всегда страшно бледнел, когда волновался. А может, так казалось из-за его черных гладко зачесанных назад волос.
Все впились глазами в Лермана, в это ходячее справочное бюро. Если бы он помедлил, то из него вытрясли бы душу.
— Уже несколько раз передавали сообщение ТАСС.
На улице как в День Победы.
От сердца у всех отлегло, я слышал даже, как свободно вздохнули ребята. Но что же тогда было в сообщении?
— Говори толком. — Приходько подскочил к Лерману и дернул его за руку. Я думал, он ее оторвет. У Лермана даже фуражка с головы слетела.
— Спутник запустили. Вокруг Земли. Вес восемьдесят три килограмма с лишним. Движется со скоростью восемь километров в секунду, — Лермана словно прорвало, — на высоте девятьсот километров. Приборов там всяких уйма…
Шатунов как закинул ногу в кабину, так и стоял, словно его парализовало, а потом, когда Лерман выпалил все, что знал, Миша залез в кабину, надел шлемофон и стал настраивать на Москву радиоприемник. Мы обступили тренажер с обеих сторон. В наушниках заиграла какая-то тягучая музыка. Шатунов резко выключил радио и, не говоря ни слова, пошел к двери. На его большом и мягком лице были написаны такая досада, такое нетерпение, что на него жалко было смотреть.