Антон перестал жевать и с приоткрытым ртом смотрел в глаза другу, будто в них прятался смысл сказанного.
– Это словами трудно передать, – продолжил Валентин, – просто смотришь на эти… удачливые, говорящие головы с трибуны или из кожаного кресла в шикарном кабинете и понимаешь, что это пауки с ахуеть каким высоким интеллектом. Как влюблённый мужчина.
– Слушай, Каменский, что тебе дался этот влюблённый мужчина? Ты уже заебал этой фразой. – Антон вернулся к заброшенным креветкам.
– Себя вспомнил и стошнило. Влюбленный мужчина — это как добрый танк. Хуйня какая-то. Этот чувак, ну, который мне про интеллект задвинул… заставил полезть в интернет изучать повадки животных. Я поначалу не замечал ничего. А потом как пробило.
– Ты про интеллект?
– Ага. Вот, смотри. Есть ещё один вид пауков. Не вспомню, как называются, но их интеллект вообще поражает. Самец, значит, показывает самке подарок (пойманное насекомое) и тут же прикидывается мёртвым. Ну, чтобы та не жрала его. А сам не выпускает свёрток из лапок. Когда же паучиха приступает к трапезе, артист наш «оживает» и приступает к своему делу…
Антон опять перестал жевать. Креветка, правда, так и осталась висеть в воздухе на уровне груди, зажатая пальцами обеих рук, будто они были самостоятельными существами.
– Я вот всё думаю, – рассуждал Валик, – паучиха в это время кайф от чего получает? От подарка или соития?
Рот Антона был слегка приоткрыт, он смотрел на друга, как будто уже начинал улавливать смысл.
– Понимаешь, – продолжил Валентин, – в некоторых случаях (это я говорю за свои любовные истории) я так и не смог врубиться. Однажды, значит, после… ну ты понял, когда это дело закончилось, смотрю, а она поворачивается в сторону тумбочки, показывая голую задницу красоты, достойной кисти Микеланджело, и берёт коробочку с цепочкой. Я как раз ей только подарил. Ну, и меня, как будто электричеством, бабах.
– Что ты имеешь в виду? Стояк?
– Та, нет. Я-то ждал, она положит мне голову на грудь, наслаждаясь тем, что я с ней рядом, и всё такое.
Антон, сглотнул.
– Ну?
– А она взяла коробочку, открыла её, как открывают мороженое в жаркую погоду… с вожделением каким-то, что ли, вынула цепочку с кулоном и давай рассматривать. Я тогда и почувствовал себя тем самым съеденным пауком. Как отстрелили...
– Фу, – сморщил лицо Антон.
– Ага. Но это еще не всё. В общем, проходит немного времени, смотрю, она ластится. Ручонку засунула свою туда... Ну, у меня, понятно, тоску и боль как рукой сняло. Такое зафиндячила, что и сейчас вспоминаю, а ниже живота щекотать начинает.
– Ну?
– В общем, лежу в угаре такой, будто с того света вернулся… Ну в смысле, не хочу сюда — хочу снова туда. Блаженство неописуемое! А она мне и говорит: «Я, вообще, подарочки очень люблю».
– А ты?
– А что я? В себя-то ещё не пришёл. Говорю, мол, осыплю её бриллиантами от пяточек до макушки. Я как раз до этого стихов начитался… А она меня обнимает и в ушко целует. Ну, думаю, счастье своё нашёл.
– Так, не тяни, я ж понимаю, что-то произошло дальше.
– Ну, да. Она губы от уха моего убрала, а ухо моё отпускать её губы не хочет. Оно словно стало существом отдельным. Своей жизнью зажило… райской. Я и сейчас не понимаю, в чём разница была между мною и моим ухом. Но расстояние между ним и её губами всё же появилось…
– Расстояние между чем и чем? – недоуменно спросил Антон и моргнул скошенными глазами, после чего ощущение, что перед тобой циклоп, ещё усилилось.
– Моим ухом и губами! – слегка повысил тон Валентин, – расстояние, говорю тебе, как раз такое, что в него и поместился звук её слов. Не знал, что слова могут быть сильнее атомного взрыва.
– Я щас свалю… ты можешь не тянуть?
– Та не могу я, Антоха. Это как серпом по яйцам. Понимаешь?
Валик отвернулся в сторону окна, за которым небоскрёбы блестели разноцветными огоньками, словно это были звёзды, но прямо перед твоим носом, а не на небосклоне. Антону показалось, что друг заплакал. Так они и сидели молча какое-то время.
– Понимаешь, – наконец Валентин дал о себе знать, – я ещё в кайфе, как от дури… и вдруг слышу: «Солнышко, а ты видел последний айфон?» И у меня всё внутри как оборвалось.
Он опять отвернулся в сторону ночного Пекина, а потом сказал:
– Знаешь, когда с большой высоты прыгаешь — дух захватывает. Только там у тебя радость, а здесь… То, что возникло, так со мной и осталось навсегда. Будто под дых ударили. Ноет до сих пор, прям где-то под ложечкой давит и не отпускает, когда вспоминаю об этом.