Я вспомнил нашу последнюю встречу с ним. К тому времени мы с Катей уже прожили вместе пять лет. И ровно по Бегбедеру, который утверждал, что любовь живёт только три года, последние два превратились для нас в полигон сражения. Всё, что было с того самого первого вечера и до последнего времени, вдруг куда-то испарилось. Самым печальным было то, что после таких сражений возникало странное чувство, будто ты дерёшься с ребенком: и победить его не можешь, и не злиться на него не в силах. Чувство стыда, горечи, беспомощности, да ещё дополненное потерей либидо, я, пожалуй, даже использовал бы в качестве специального зелья против своих особо опасных конкурентов. Сильнее мышьяка, скажу я вам! И статью в Уголовном кодексе не подберёшь за это.
Мы сидели с генералом на скамейке возле его дома, и перед нами простиралась картина, напоминающая райский сад. В степных местах такое нечасто увидишь. Его дом стоял на обрыве, и перед ним открывалась синяя бездна — море. Особенно это было прекрасно, если смотреть через ярко-зелёную листву деревьев. Вишневый сад на фоне моря — это вам не Чехов. Перспективы другие: нет стука раздающихся ударов, символизирующих безысходность и потерю, а вместо них — шум морского прибоя и зелёное на синем. Сейчас был июнь, и моря практически не было видно из-за заполнившей все пространство зелени, которая словно короткая юбка на красивой женской фигуре скрывает то, что ты знаешь, и к чему так сильно стремишься.
– Как там твои извилины? – спросил он.
– Да, как-то обычно.
– Я вижу, тебе это не по душе?
– Что?
– То, что это обычно.
– Ну, да. Азарт и то чувство, которое я испытывал раньше, куда-то как сгинуло.
– Хочешь изменить?
– А можно?
– Не у всех получается, но формула одна имеется.
Он тяжело поднял своё тело, будто толкнул повозку, которую лошадь сама не справляется тянуть. Показалось, что я даже перехватил его мысль: «Давай, старая кляча, давай». Выпрямившись, он посмотрел на меня и сказал:
– Пошли, соберём вишню. Уже спелая, поди, падать начала. Олуха своего не дозовусь — он только кастрюлить может да Чапаева читать с той же страницы.
Я залез на дерево. Вокруг меня висели спелые гроздья вишен — в основном парами. Я принял у него ведро и повесил на сук. «Наверное, из этого места много любви произрастает, – подумал я. – Вишенки любят все. И где они сейчас? Где любовь? Кто-то съел её, выплюнув косточку».
– Так что там за формула? – спросил я, кинув в ведро первую парочку и отметив, что у этих двоих уже вряд ли что-то получится.
– Ты и сам это знаешь. У тебя цель — секс, а у женщины он — средство. Я про истинно любящих.
– А что у них — цель?
– Она есть, но это не супруг.
– Как это, не супруг? Я знаю… она меня любит!
– Женщина любит не мужчину. Она любит возможность на нём лепить свою картину мира, свою модель. И любит она его до тех пор, пока он ей позволяет это делать. Вспомни все ваши ссоры, и ты увидишь, что в этих ситуациях ты просто не позволял ей лепить из себя то, что она хотела.
– Красивая сказка. А она не может подстраиваться под меня?
– Может. Но боюсь, тебе это не понравится.
– Это почему?
– Ты хочешь ангела или жену?
Я задумался. Собственно, а в чем проблема?
– Ангельская жена – это что, невозможно? – решил спросить я.
– Она, конечно, может стать для тебя ангелом. Но видишь ли в чём дело: ангелы не трахаются.
– В смысле?
– То, что слышал. Добавить больше нечего. У тебя два варианта: или ты живёшь с ангелом, и это похоже на жизнь с пресвятой девой Марией, или позволяешь ей лепить из себя картину её мира взамен на мужское счастье.
– Получается, что я холст, а она художник? Бред!
– То, что ты называешь бредом, и есть суть. Ты — холст. И чем уверенней ты держишься на мольберте, тем больше она тебя любит. Ты даёшь ей возможность рисовать. И как только ты начинаешь ей мешать, она перестаёт тебя любить. Но самое интересное дальше.
– А что Вы подразумеваете под мольбертом?
– Обожди, ящик принесу. Давай ведёрко сюда.
Я сидел на толстой ветке дерева и видел, как генерал ковылял куда-то прочь от меня. «Что ещё за мольберт? Если б не знал его, принял бы за больного, – думал я, рассматривая парочку, которая интимно пряталась за зелёным листиком. – Не буду их срывать. Пусть понежатся на солнышке», – наблюдал я за вишнёвым сексом, как вдруг услышал позади себя его голос.
– Про мольберт – отдельная история. Тут важно понять другое. Твои извилины, как ты любил выражаться, скопившиеся внизу живота, начинают паниковать именно тогда, когда она перестаёт тебя любить. Они тут же бегут наверх на совещание – обсудить, что делать. А в том месте, в голове то бишь, можно только обсуждать, но не любить. И ты попадаешь в то состояние, в котором сейчас находишься, очень незаметно, словно садится туман. Даже не осознаёшь, как твои извилины уже уселись в своём главном кабинете под названием гипоталамус и вместо того, чтобы кадрить её, начинают размышлять.