– А как же работа, бизнес? Как я, чёрт побери, буду делать дела свои?
– Для этого и есть Ты. Ты и извилины – не одно и то же. Именно ты регулируешь процесс, а твои извилины – это всего лишь инструмент, и как им пользоваться – тебе решать, проявляя способности.
– Этому можно научиться?
– Есть один приёмчик. Если его применять, у тебя возникнет либидо, как в тот день, когда ты её привёз сюда. Но, когда нужно, ты перекрываешь этот канал и занимаешься делом, то есть, воюешь. Так и регулируешь. Пойми этот принцип.
– Из дома на работу, с работы домой? Известный «День сурка»!
– Ты не понял. Если у тебя есть своё дело, затея, профессия – это твоя игровая комната. Там ты играешь. Твоя цель – победить. Это и есть твой персональный кайф типа того, который у неё в отношении тебя. Но победа – это твой чисто мужской «удар» по жизни. А любая победа имеет трофеи. Кстати, запомни, победа не бывает без трофеев. Вон, мой вчера… пришёл домой – улыбка до ушей. Говорит, день хороший. Что там хорошего, мне понятно. Небось, срубил с кого-то сотку, как хотел с тебя срубить в тот вечер…
– Это не трофеи?
– Нет, трофей — это добыча, захваченная при победе над неприятелем. А он ни с кем не сражается. Он в основном прислуживает. Добыча без победы для мужчины – это почти мародёрство. Ему нечего приносить к ногам любимой.
– Ну, положим, у меня есть трофеи. Тут я не сомневаюсь даже.
– Вот их и несёшь ей. А когда приносишь, не забываешь менять роль и подставляешь себя в качестве холста. Потом всё по кругу. Так и живёшь.
– Ты предлагаешь мне быть подкаблучником?
– Ага, точно! Только таким способом ты можешь оставаться воином на поле боя.
– Мне это не нравится.
– Это потому, что ты не имеешь «мольберта». Женщине нужно давать рисовать, но не на себе. Этого не выдержит ни один… Её мазки колючие, как розы, и болезненные, как жало змеи. Правда, потом может получиться шедевр. Но это, если ты не шатаешься. А не шататься ты не можешь, если позволяешь рисовать на себе без мольберта.
– Почему?
– Когда ты позволяешь рисовать на себе, ты неустойчив. А при неустойчивости тебе больно, и у неё ни черта не выходит. Она психует, нервничает, расстраивается, видя, как ты извиваешься под её ударами. Она не может не бить, но и не может выносить твою слабость. Она теряет к тебе вкус, оставаясь розой с шипами. Понять причину не может и начинает медленно угасать. Картина ведь не та, которую она хотела. В общем, «мольберт» тебе нужен.
– А что это?
– О! Мольберт — это нечто…
Я аж затрясся от нетерпения узнать, в чём смысл его метафоры. Больше всего я боялся, что сейчас он скажет, что нужно идти за ящиком. Дед посмотрел на меня, видимо, угадывая моё состояние, и тихо сказал:
– Я не смогу тебе рассказать об этом. И даже не пытайся меня уговорить.
– Но почему? – воскликнул я, зная, что мои слова могут достать и самого дьявола.
– Найти нужно самому…
Так я и остался тогда без ответа. Мы собрали всё, и я сидел на дереве, чувствуя себя вишенкой, которую он подвесил на ветку, перед этим предусмотрительно от неё оторвав. Пытаясь наблюдать за облаками, я какое-то время размышлял о своей судьбе-судьбинушке. Так закончился тот день с генералом.
* * *
– К старику поедем вместе, – ответил я Кате, и мой взгляд прошелся по её округлым бёдрам. Команда «всем срочно спуститься» была дана чуть позже, чем моё решение обнять её и повесить ей на ушко парочку спелых вишенок, чтобы потом снять их губами. Я слышал, как её фартук подхватил волну и зашептал: «Снимай меня, снимай, скорее».
Суть «мольберта» я узнал намного позже. Но это уже другая история, и приём этот назывался иначе. В записях Джорджа он был обозначен двумя буквами: «СВ». И хотя к моменту моей встречи с Джорджем, генерала уже давно не было в живых, я и по сей день с особенным теплом вспоминаю этого человека.
Близость
Было тепло, солнечно и свежо от лёгкого прохладного ветерка. Мы собрались в парке возле соснового бора, а потом словно нырнули в него. Рядом был пруд, по которому вальяжно плавали лебеди. По аллеям прохаживались люди, а мы, устроившись внутри, созерцали всю эту красоту. Но идиллия продолжалось недолго...