— К вящей славе господней, именем ордена и ради его величия и могущества, повинуйся мне, сын мой, — отчеканил он привычную формулировку на латыни. — Петров, к дверям, всех выпускать, никого не впускать. Сидоров, за мной.
Взяв священника за локоток, двинулся к входу в подземелье. Толкнув двери, привычно взял лампу в нише сбоку и слегка замешкался, зажигая фитиль. За это время к ним церковный служка присоединился, хромой, но все равно опасный.
— Сидоров, на ступенях осторожнее, камень скользкий, — предупредил напарника, и двинулся вниз.
Минут через семь они, пройдя подвал костела, углубились в городские катакомбы. Пару раз задумался Иванов, куда им поворачивать, но чутье и память не подвели и вскоре группа уткнулась в каменную стенку.
— Тупик, — сказал злорадно служка.
— Не для верных слуг господа, — ухмыльнулся главстаршина, и вытащив из боковой стены камень, нажал на спрятанный за ним рычаг.
Часть стены бесшумно опустилась вниз, открывая проход.
— Добро пожаловать в подвалы Святой Службы, почтенное панство, — сказал Егор и первым шагнул вперед.
Сразу прошел к кладовой. Распахнул дверь, и увидел, что груз на месте.
— В четырех ящиках золото, в остальных серебро и церковная утварь, — сообщил он спутникам. — Поделим честно, пополам.
Пройдя к столу, открыл шкатулку, стоявшую сбоку, и вытащил цепь и два перстня. Один сразу надел на руку и протянул ее ксендзу для поцелуя. Следующим к руке припал служка.
— На нашу долю поможете нам продуктов закупить, ну и спиртного, как на флоте без выпивки, без нее никакие вопросы не решаются, — вздохнул бывший инквизитор, а ныне главстаршина флота Егор Иванов. — И да поможет нам бог.
С собой захватили четыре мешка с серебряными монетами и два блюда.
— В цистерны с питьевой водой сбросим, серебро ее сохранит в жару от порчи, — пояснил свой выбор Егор сразу на двух языках, на латыни для местных, и на русском для Сидорова.
— А чего бы нам здесь не остаться? — поинтересовался тот. — С такими-то деньгами не пропадем.
— Да мы и без денег бы не пропали, и до Италии бы дошли, и зажили бы там в тепле и довольстве, да только за наш уход капитан бы в забое киркой бы махал до смерти. Забыл, где живем? Шаг в сторону считается побегом, прыжок вверх — провокацией, и все друг за друга перед властью заложники, и родня, и друзья-товарищи. И никто никому не верит. Пошли, нам еще для родины надо повоевать, не жили мы мирно, не стоит и начинать…
Три дня аврала все силы из команды выжали. Люди на ходу засыпали, а ударной тройке Иванов-Петров-Сидоров еще надо было и свои дела делать. Минный погреб под свой груз разведка флота забрала. Забили ящиками, опечатали и пост заставили выставить. Два отделения морской пехоты на борт прибыло. К главному калибру лишних снарядов не возьмешь, некуда их складывать, зато к автоматам на 20 и 37 мм взяли тройной боекомплект и еще немножко…
Тропическую форменку поляки сшили. Копчеными окороками и мешками с мукой все кладовки забили. Второй опреснитель собрали. Ну и оружие на всякий случай прихватили. Все что служители культа добыли — пулемет ручной, три автомата, снайперскую винтовку и пяток пистолетов, все немецкое. Жить стало сразу лучше, веселей и спокойнее. Механикам все запчасти по их списку со складов вырвали. Огляделся главстаршина кругом, и увидел он, что сделано все и сделано хорошо. Упал и уснул, не раздеваясь и даже не сняв ботинок. Подготовились.
В последний день начали с общей политинформации, потом еще партсобрание, его еще в Севастополе приняли, в начале июля, на Херсонесе, когда все уже знали, что кораблей уже больше не будет, и все они здесь смертники. Особисты документы собрали, офицерам выдали польские, экипаж без документов остался. Во время перехода берег не предусматривался. Последний обыск под названием «проверка личных вещей» и под вечер эсминец без названия и флага вышел в открытое море. Для перехода к новому месту службы.
Кубрик у старшин был шестиместный, и к ним подселили еще двух морпехов. При посторонних разговоры велись только на общие темы, в основном о еде, выпивке и бабах. Пока на третий день похода жилистый пехотинец не упомянул Инкерман. В одном кубрике, спустя тринадцать лет, встретились два севастопольца. Вспомнили как под раненными временный причал на бревна развалился, как по ним стреляли из пулеметов с катера 0112, отгоняя тех, кому не нем места не досталось и прибрежную полосу, заваленную мертвыми солдатами Приморской армии. Под разговоры литр спирта усидели, детская доза для пятерых матерых бойцов. Считай подружились. Морпехи в быту по прозвищам звались — Щепка и Молчун. Тоже всю войну прошли, награды имели. У Молчуна иконостас внушал уважение, сплошные ордена. Две Красных Звезды, две Славы третьей и второй степени соответственно, Отечественная война второй степени и Боевое Красное Знамя. И на шесть орденов одна медаль затесалась — за Будапешт. За что давали он не рассказывал, слова экономил. Иногда за весь день мог пару раз «да» или «нет» сказать, и все.