Баренд что-то раздраженно буркнул. Но прежде чем успела вспыхнуть ссора, к нам подошла Эстер.
— А что случилось с Галантом? — спросила она.
— Ему расхотелось купаться, — ответил Баренд, глядя куда-то в сторону. — Сегодня мы пойдем втроем. — Мне показалось, что он торопится. — Ну что, пошли? Нечего торчать тут весь день.
Мы шли через заросли кустов и деревьев к запруде, странно смущенные, словно никогда не бывали тут прежде, словно случилось нечто такое, к чему мы были еще не готовы, словно ощущали на себе пристальные взгляды взрослых.
А подойдя к запруде, еще долго медлили, используя любой предлог, чтобы протянуть время: бросали в воду голыши, гонялись за утками, шлепали босиком по грязи, глазели на свисавшие с деревьев остатки прошлогодних птичьих гнезд.
— Ну что, Эстер? — спросил наконец Баренд. — Ты будешь сегодня купаться?
— А тебе какое дело? — сказала она. — Что это с вами сегодня?
Обиженный тем, что она своим замечанием как бы объединила меня с Барендом, я решил покончить с этим.
— Давайте кто первый окажется в воде? — предложил я.
Но они не двинулись с места.
— Снимай платье, — потребовал Баренд.
— Зачем?
— Может, ты собираешься купаться в платье?
— Что это с тобой?
— Давай, или ты боишься?
Она пристально поглядела на него, потом спокойно закинула руки за спину, чтобы развязать завязки на платье. Мы уставились на нее так, словно видели впервые. В горле у меня пересохло, я не мог даже глотать.
— Нет, — вдруг заявила она, опустив руки. — Сегодня мне что-то не хочется купаться.
— Снимай платье! — заорал Баренд, снова подражая отцовской манере отдавать приказания.
Губы Эстер упрямо дернулись, и она повернулась к нам спиной. Баренд резко рванулся вперед, словно хотел остановить ее. Я уже готов был броситься за ним, чтобы помешать, но заметил в нем какую-то непривычную робость. И вдруг он принялся уговаривать ее, в голосе его слышались интонации, которых я никогда прежде у него не знал:
— Если ты снимешь платье, я дам тебе сахара, сколько попросишь.
Она обернулась и, подняв брови, то ли удивленно, то ли вызывающе поглядела на него.
— А твою новую тележку? — спросила она.
— Все, что хочешь.
Я затаил дыхание, пораженный столь не свойственной ему вспышкой щедрости.
— И змеиную кожу? — упрямо продолжала она.
— Я же сказал: все, что хочешь.
— А ты позволишь мне выстрелить из твоего ружья, когда мы пойдем на охоту?
Он немного поколебался, но потом все же кивнул.
Она стояла, молча обдумывая ситуацию. В воде плавали и ныряли утки. Я отвлекся, глядя на прозрачные крылья стрекозы. Далеко во дворе кудахтали куры.
— Ну пожалуйста, — сказал Баренд.
— Прекрати это, слышишь! — набросился я на него. — Эстер, не позволяй ему!
— Нет, — спокойно сказала она. — Сегодня я, пожалуй, не буду купаться.
А затем отвернулась и пошла прочь.
Я ожидал, что Баренд сорвет злость на мне, но он лишь отошел в сторону, уселся на корточки и принялся сосредоточенно месить глину. Я готов был заплакать.
Через некоторое время он швырнул комок в воду и сердито обтер руки о штаны.
— Может, ты думаешь, что меня интересует эта глупая девчонка? — спросил он.
После того как мы вечером погасили в спальне свечи, я еще долго лежал, уставясь в потолок, словно собираясь пробуравить его взглядом. Что-то у меня в душе готово было рыдать, сам не знаю отчего. И в то же время я чувствовал безмерное облегчение: ведь Баренду не удалось подчинить ее своей воле. Нет, даже не от этого. Баренд меня мало беспокоил. Я думал об Эстер, только о ней. Я не хотел, чтобы она ходила с нами купаться. То, что произошло днем, как бы пробудило во мне собственнические притязания на нее. Я еще не ощущал своего права владеть ею, просто мне хотелось взять ее под свое покровительство, принять на себя обязательства, требовавшие от меня чего-то гораздо большего, чем я мог в самом деле дать ей тогда.
— Когда ты захочешь пойти выкупаться, я буду следить, чтобы тебе никто не мешал, — сказал я ей на следующий день, а затем почему-то добавил: — Обещаешь?
Она, конечно, не поняла, почему я сказал так. Да я и сам едва ли до конца понимал тогда это. Она бросила на меня быстрый проницательный взгляд и, слегка пожав плечами, ответила:
— Хорошо.
И с того времени, всякий раз когда она шла купаться, я прятался за деревьями так, чтобы не видеть ее, и защищал ее от всего мира. Я ложился на землю и закрывал глаза, пытаясь представить ее себе такой, какой я видел ее прежде: смуглое, барахтающееся в воде тело, гладкое, как у выдры, длинные, мокрые и сверкающие на солнце волосы, липнущие к телу, когда она выходила из воды, ее таинственное и прекрасное девичество. И я ни разу не схитрил, ни разу не попытался подглядывать за ней, даже когда она сама звала меня, предлагая купаться вместе с нею. Ведь я должен был охранять ее и от себя самого, более всего от себя самого. Ведь все мы всего лишь грешная плоть, осужденная на адские муки.