— Да… хорошо… — запинаясь, пробормотал он. — Но крыша протекает.
— Починишь ее утром.
— Нет, я схожу посмотрю сейчас.
— В такой-то дождь. Пошли лучше Галанта.
Но он уже вышел. Свечу чуть не задуло, когда он открыл заднюю дверь. Черная вода натекла в дом и образовала на полу лужу. Мне не хотелось оставаться одной. А если дождем размоет фундамент и стены рухнут? Я рывком открыла дверь, окликая его. И мгновенно промокла до нитки.
— Иди домой! — крикнул он из темноты с такой яростью, что мне пришлось подчиниться.
В углу полутемной кухни на полу спали рабы. Галант и Онтонг с фермы свекра и рабыня моего отца Лидия. Я с отвращением глядела, как они, точно звери, все вместе лежали под грубым одеялом. Вне себя от возмущения, я пнула их ногой:
— Лидия, вставай и свари мне кофе.
— Хорошо, хозяйка.
Ничего не соображая со сна, она безропотно выбралась наружу, совершенно голая. Мне было не разглядеть остальных в темноте, но их глаза, хотя и невидимые, были тут — вторжение чужаков в мой собственный дом.
— Ради бога, Лидия, надень что-нибудь, — приказала я. — Как ты можешь расхаживать голая. Это неприлично.
— Да, хозяйка.
Все еще раздосадованная, я прошла обратно в спальню, сняла подвенечное платье, надела ночную рубашку и села на кровать. В окно по-прежнему хлестал дождь. Я чувствовала себя покинутой. Когда же вернется Николас, подумала я и слегка вздрогнула, вспомнив клубок черных тел на полу в кухне, их запах. Когда Лидия принесла кофе, мой внимательный взгляд словно проник через ее одежду, и я с отвращением увидела ее тело и груди. Господи, ведь мы не животные, мы люди. И все же скоро и мне придется смириться и покориться столь же безропотно, как покоряется она.
После того как она удалилась, бесшумно переступая босыми ногами, я еще долго неподвижно сидела на кровати, даже не пригубив кофе. Стыдясь самой мысли о предстоящем унижении, я желала лишь одного, чтобы Николас поскорее вернулся и все бы осталось уже позади.
И вот он пришел, совершенно вымокший, белокурые волосы от воды потемнели и слиплись.
— Я думал, что ты уже спишь. — В его голосе мне послышался упрек.
— Я ждала тебя. Иди сюда, ты продрог.
Я встала и налила ему остывший кофе. Он так и стоял в мокрой одежде, с которой стекала вода.
— Тебе нужно раздеться и лечь в постель, — сказала я.
Его глаза на влажном от дождя лице казались неестественно большими. Продолговатый череп. Кто он такой, этот незнакомец, — мой муж? Я вдруг почувствовала, как во мне разгорается желание. Смутившись и задыхаясь от волнения, я быстро легла в постель и отвернулась, чтобы он мог раздеться.
Прошло довольно много времени, прежде чем он забрался под одеяло, в ночной рубахе, все еще дрожа от холода. Он задул свечу и не шевелясь лежал на краю кровати. И тут я вдруг поняла, что он боится меня куда сильнее, чем я боялась его некоторое время назад. И мне снова показалось, будто он не муж мне, а сын.
— Теперь мы женаты, — сказала я, с удивлением услыхав свой хриплый голос. — И ты должен сделать меня своей женой.
— Ты, наверное, очень устала, Сесилия, — ответил он. — Позади трудный день. Спокойной ночи.
— Человеку надлежит поступать так, как предписано господом, — мягко возразила я. — Не навлекай на нас гнев божий.
Он приподнялся и наклонился надо мной, все еще слегка дрожа.
— Спокойной ночи, Сесилия.
Губы его были влажные и холодные, будто сырое мясо. Потом он повернулся и уснул. Я лежала, прислушиваясь к его дыханию, а за окнами по-прежнему лил дождь. Крыша протекала, и я слышала, как капает вода. Я ощущала сострадание к этому незнакомцу, спящему рядом со мной, но к моему состраданию примешивалось еще что-то — но что? Страх. Боль. Ощущение несостоятельности, словно я потерпела неудачу, словно я была в чем-то виновна. Неужели я так ему противна? Но в том потоке, которым нас несло, подобно утлому суденышку, ничто не обещало мне ни ответа, ни проблеска надежды.
Неделю спустя я решительно заявила ему:
— Николас, если ты не сделаешь этого сегодня, я пожалуюсь твоей матери.
— У нас впереди еще много времени.
— Наше время прошло уже неделю назад. Или я тебе неприятна?
— Мне просто хотелось, чтобы это было легче для тебя.
— Но я — твоя жена.
Он неподвижно лежал возле меня на широкой кровати, слишком большой для нас двоих, словно парализованный страхом или негодованием, а может, тем и другим. Я поняла, что пришло время действовать самой. Ощущение весьма неприятное, особенно если ты привыкла всегда подчиняться мужской воле. Отсюда, должно быть, я и почерпнула ту решимость, которой прежде у меня никогда не было, ту силу, о которой и не подозревала. И все же мне было стыдно, поскольку это было своеволием и выходило за пределы того, что можно было требовать от меня. Но я понимала, что, если я отступлюсь, наш брак станет посмешищем для всех. И если мое теперешнее своеволие было карой, ниспосланной на меня отцовским проклятием, то тем более следует смириться с ней. О Господи, молила я в душе, если все это грешно, то пусть, совершив этот малый грех, я избегну греха более страшного. Я придвинулась к Николасу и начала потихоньку успокаивать его, как обычно успокаивают собаку. Он попытался воспротивиться, но потом подчинился моим настойчивым ласкам. А затем, словно обезумев, в бешенстве обрушился на меня. Я не испугалась, словно была ко всему готова заранее; ради спасения его гордости я была готова вынести любое унижение. Но откуда было ему знать, что, после того как он уснул, я еще долго лежала без сна: не из-за надругательства над моим телом, а из-за открытия столь важного, что я тогда не в силах была до конца разобраться в нем. Только спустя годы мне удалось уяснить его окончательно: благодаря тому, что он взял и использовал мое тело, я взяла верх над ним самим.