— Почем ты знаешь, что она требовательная? Ты ведь понимаешь, что тебе с ней нужно делать, так?
— У меня нет желания делать это.
— Из-за Эстер?
— Зачем ты спрашиваешь? — сердито сказал он.
— Затем, что знаю, ты давно присох к Эстер. Но это яйцо надо не высиживать, а разбивать.
Его голос задрожал.
— Но что же мне делать, мама Роза?
— Стать настоящим мужем своей жене.
— Знаю. Я пробовал. Но ничего не выходит. Думаю, она презирает меня. Она обращается со мной как с ребенком, а не как с мужчиной.
— Вот и докажи ей, что ты мужчина. Объезди ее как настоящий мужчина.
— Как настоящий мужчина… — Даже в тусклом свете очага было видно, как он залился румянцем. — Тут что-то с этим не так, мама Роза. Нет ли у тебя какого снадобья, чтобы вылечить меня? Я не могу жить с Сесилией в таком унижении.
— Представь себе, что она — Эстер.
Он подскочил словно ужаленный.
— Я не могу так думать об Эстер!
— А разве ты не хотел жениться на ней?
— Конечно, хотел. Но не… но не для того, чтобы делать это с ней.
— Не понять мне тебя, Николас. Вы, белые, вечно все запутываете.
— Помоги мне, мама Роза! Что скажут отец и мать, если узнают, что я сплоховал?
— Ничего ты не сплоховал. Нагляделась я на вас с Галантом, когда вы были маленькими. У тебя все что Надо, не хуже чем у него. Думаешь, я не знаю, чем вы занимались у запруды?
— Но что же тогда со мною?
Я попыталась помочь ему снадобьями, травами, которые даешь старым мужчинам, и сказала, чтобы он пил их вместе со стаканом бренди на ночь. Где не выручат травы, поможет бренди. И какое-то время думала, что дела у них пошли на лад. Но вскоре он заявился опять.
— Только одно средство могу я придумать, — сказала я наконец. — Эдакая болезнь находит порой на белых мужчин. Должно быть, ваши женщины не слишком глубоки. Корням мужчины нужна вода, та, что в глубине женщины, а у белых женщин эта вода, похоже, есть не всегда.
— Так что же мне делать?
— Смочи свои корни в черной женщине. Это даст им силу и жизнь.
— Не хочу! Это ведь грех.
Я только пожала плечами.
— Не хочешь так не хочешь. Но тогда нечего ходить ко мне и жаловаться.
— Библия запрещает это.
— Выходит, ты думаешь, что твой отец мог делать то, что запрещает Библия?
— О чем это ты?!
Он уставился на меня так, словно его лягнула кобыла.
— А кто, ты думаешь, сделал твоего отца таким мужчиной, каков он есть?
Может, не по-доброму было говорить ему такое. Но ему надо было знать.
— Я не всегда была такой, как теперь, — сказала я. — Теперь я просто старая сушеная фига. Но когда я была молодая, у меня было тело хоть куда. И твой отец приходил ко мне.
Он убежал от меня в такой спешке, точно я была заразная, спотыкаясь и чуть не падая на бегу. И больше не приходил. Но я-то не слепая. И не глухая тоже. И когда он начал по ночам наведываться к Лидии, я поневоле усмехалась в душе. А когда родился первый ребенок, решила, что он и вовсе скоро выздоровеет. Но чего я уж никак не ожидала и что меня тревожило, это то, как его жена стала обращаться с Лидией. Что эта несчастная безумная женщина могла понимать в том, что хорошо, а что плохо? За что ее так? Но Сесилии перечить не стоило, она порой бывала по-настоящему жестокой.
Беспокоил меня по-прежнему и сам Николас. Вскоре стало ясно, что дело тут не только в корнях. С отцом-то все было куда проще. Влага из лона женщины быстро его вылечивала. Но влага, нужная Николасу, была иной — куда глубже, темнее и опаснее. Поток, который, я чувствовала, начал набухать под почвой нашей фермы еще задолго до того, как разразилась гроза. Невидимый поток и оттого особенно зловещий. И разве я могла преградить ему путь?
С Галантом тоже было не легче. Как-то ночью я нашла его в вельде, он швырял камни в темноту. В вельде, далеко от фермы, в том каменистом месте, куда на заре мира упали камни, свалившись с гор. Я долго стояла и следила за ним, а он меня не замечал. Поднимет камень и швырнет, поднимет и швырнет со всей силы, и так без конца, пока из горла не начали вырываться хрипы.
— Что ты делаешь, сынок? — спросила я, подходя к нему.
Он резко, будто испугавшись, обернулся и отер пот с лица.
— Ничего, камни бросаю, — угрюмо отозвался он. — А что, нельзя?
— Тебя кто-то обидел? — спросила я. — Кто?
Я знала, конечно, но решила, что лучше, если он скажет сам и облегчит душу.
Он поднял еще один камень и разбил его вдребезги о большой валун, в темноте взметнулись искры.