– Я-то смогу, – прищурилась Алаис. – А что мне за это будет?
– Что заработаешь – то и будет?
– Плюс ночлег и трехразовая кормежка за счет заведения.
– А не слишком ли заламываешь?
– Ну… на тухлые яйца всегда разориться несложно. Если захотите.
– Самоуверен ты не по годам…
– Так ум и умения не от лет зависят. Кто и в старости дураком останется, – пожала плечами Алаис.
– Наглый. Тебя звать-то как?
– Алекс Тан.
– Ладно. По рукам, Алекс. Но если тебя гнилыми помидорами закидают – я спасать не стану.
– Не закидают, – ухмыльнулась Алаис.
Не закидали.
Маританцы там – или нет, а музыка нравилась всем. И песни тоже. И даже испанские гитары.
Алаис из своего времени знала кучу мелодий, и на Маритани они пошли влет.
Слушали, топали ногами, хлопали в ладоши в такт задорному ритму… Алаис десять раз порадовалась, что взяла медиатор. Да и кожа на пальцах рук стала чуть погрубее, но все равно пальцы ныли.
К концу вечера недовольных не было. В том числе и трактирщик, который хлопнул девушку по плечу и предложил:
– Не хочешь на площади подыграть? В конце пятидневья танцы, там такие как ты всегда нужны.
– Пятидневья?
– Через два дня. Наши ребята там тоже играют, но не так. У нас другие песни…
– Внесем разнообразие, – усмехнулась Алаис.
Уже в час ночи, вытягиваясь на кровати, она уткнулась носом в подушку.
Пахло не перьями, нет. На острове маританцы набивали подушки чем-то вроде гречневой шелухи. Другой запах, другие ощущения, но главное осталось прежним.
Чистота.
Пусть постельное белье было застирано до потери всякого цвета, а одеяло кололось, но все было безупречно чистым. Хорошо-о…
Жаль, она не сможет остаться на Маритани.
Далан понял, когда причалил корабль. Качка стала иной, изменилась, поутихла. Да и звуки жизни портового города послышались.
Купец спустился в трюм.
– Так… Норс, делайте все, как обычно. Понял?
– Ночью?
– Что ж нам – завтрашний день терять? Помост я оплачу, так что работай!
И начался кошмар.
Рабов по одному отцепляли и выводили наружу. Там им давали в руки кусок мыла и окатывали водой. После того, как человек полностью смывал грязь со своего тела, его осматривали с ног до головы. Осматривали зубы, глаза, половые органы – рабов с дурными болезнями нельзя ввозить на Маритани, за это крупный штраф. Заставляли промывать волосы чем-то едким – рабов с насекомыми тоже не продавали.
Расспрашивали, кто что умеет.
Потом человеку выдавалась набедренная повязка, и он опять приковывался к цепи. На этот раз уже на причале. В трюме грязно, не затем их мыли.
Когда очередь дошла до Далана, мальчишка не сопротивлялся. Ни к чему.
Чтобы сбежать, ему надо не отличаться от маританцев, то есть быть чистым. Не сдержался он только когда его полезли щупать грубые пальцы. И тут же получил сильный удар по ягодицам.
– Стой спокойно!
Далан ответил грязным ругательством, и в следующий миг его ударили еще и под дых. Мальчишку скрутило вдвое. Было бы чем – еще бы и стошнило.
– Учти, щенок, – надсмотрщик подцепил Далана за кожаную полоску ошейника, – проявишь свой плохой характер – лично с тебя шкуру спущу! Молись, чтобы тебя продали, потому что иначе выкинем за борт. Поджилки подрежем, шкуру попортим, чтобы акулы заинтересовались – и дорога в море. Понял?
Далан понял. Оскалился.
– Лучше сдохни сам, потому что если я выживу – это я с тобой и проделаю.
Пощечина была легкой – не дело, чтобы на лице товара были синяки, но и она снесла мальчишку к цепи, где его сноровисто и приковали.
Далан дождался, пока от него отвлекутся и подергал кандалы.
Нет, все крепко.
– Что ты умеешь?
Ответом был изобретательный посыл работорговца в дальние дали. Тот не обиделся – не станет же человек обижаться на собаку, которая его облаяла? А для него Далан человеком и не был.
Товар. И все тут. Просто товар.
– Грамотен?
Далан сверкнул глазами.
– Да пошел ты…
– Отвечай. А то останешься голодным.
Ругательства у мальчишки еще не закончились. Купец безразлично пожал плечами.
– Так и запишем. Отребье. Годен для черной работы или в бордель.
Далан скрипнул зубами. Ругайся, не ругайся…
Но и сдаваться он не собирался. Сначала ты рассказываешь о своих умениях, потом становишься на колени, а потом – раб. Уже не по ошейнику, а по душе!
Нет уж!
Как писал один древний поэт: 'Кто в сердце свободен – не будет рабом'!