Они чокнулись, выпили и завели разговор на профессиональные темы. Белорус был по-настоящему эрудирован и владел темой. Говорить с ним было интересно. Впрочем, интерес у Ларионова был довольно ограниченным. На таких мероприятиях узнаешь новости не столько научные, сколько околонаучные. А к политике, в том числе и научной, Ларионов с некоторых пор питал отвращение.
– … Наш президент поставил задачу максимально интенсифицировать поиск новых технологий в энергетике и энергосбережении, – закончил свою долгую тираду белорус.
Ларионов мысленно сделал стойку.
– И что, интенсивно идёт этот поиск?
Белорус немного смутился. Или это Ларионову только показалось?
– Вы понимаете, конечно, насколько масштабна такая задача…
– Понимаю, коллега. И в этой связи хочу спросить, а из России вы бы не согласились взять некоторые весьма перспективные, но, по неким причинам, не используемые технологии? Мы готовы предложить их совершенно по-дружески, без всяких дальних меркантильных резонов. Знаете, в России ещё много тех, кого можно назвать борцами за идею. В том числе, научную идею.
– Нужно изложить все ваши предложения в виде записки.
– Хорошо, – сказал Ларионов, пряча в карман визитку белорусского коллеги.
Глава 3
Пётр Григорьевич не был энергетиком, однако, часто, в рамках междисциплинарных проектов, общался с энергетиками. Как, впрочем, и со многими другими специалистами. Из этого общения он многое вынес, и, со временем, у него сложилось некое полупрофессиональное увлечение. Он собирал самые общие сведения о технологиях в разных отраслях, которые носили прорывной характер. Могли изменить не только судьбу некой отрасли, но и межотраслевой, и межрегиональный баланс. Иметь политические последствия.
По этому поводу он часто спорил с другом Михеевым. Тот, на волне всеобщего увлечения социально-политической проблематикой в конце 1980-х, начале 1990-х, пытался одно время даже стать профессиональным политиком. Но оказался слишком порядочным для успешной политической карьеры в подлеющей на глазах России.
– Не люблю, когда бьют острым по тупым головам, – часто говорил Пётр другу Федору. – Самые масштабные политические изменения следуют не из интриг и борьбы, а из смены технологий. Атомная бомба изменила мир больше, чем все войны последних двух веков вместе взятые.
– Но для технического прорыва нужна концентрация усилий, а это – результат проявления политической воли, – не сдавался Федор. – Потом, ты же сам не чуждаешься политики, или, во всяком случае, политической журналистики.
– Это вопрос о первичности яйца или курицы, мой асимметричный мастер, – отвечал всегда Пётр. – Каждый хочет тянуть за тот конец, где ему сподручнее. Если ты учёный, тяни, условно говоря, за технологии, возможно, не забывая и политику. Если же ты, в гораздо большей степени, несостоявшийся мордобоец, иди в чистую политику.
Федор злился, переходил на личности. Но итог их спорам подвела жизнь. Федя сейчас мелкий бизнесмен в Южной Африке. Ему не удалась ни политика, ни наука. Хотя докторскую свою он защитил честно. А Пётр… Пётр продолжает по инерции заниматься наукой, хотя и понимает, что без успеха определённой политики, в самом общем понимании этого термина, его наука, а потом и сама жизнь, закончатся. Тихо и гнусно.
Так, может быть, прав Федор? Лучше сгореть, чем сгнить? Но даже сгореть Петру хотелось с умом. Однако не всё было столь уж однозначно. Зачастую, побеждая Федю в спорах, Пётр понимал, что не совсем прав. Он был отнюдь не идеальным человеком. Многое случалось в его жизни. Бывало, приходилось изворачиваться и лукавить. Однако хотя бы частичным оправданием такого поведения всегда было для него осознание собственного «греха». Он трезво оценивал других, но и к себе был беспощадно объективен. Однако лукавство не проходит даром. И в последние годы он частенько ловил себя на мысли, что лукавит уже и перед самим собой.
Так было и в его долгих спорах с другом Федей. Ларионов много и убедительно говорил Феде о бесполезности и даже вредности политики. Однако сам он не избежал испить из этой чаши сладкого яда. И то верно, как умному и осведомлённому человеку было уберечься от соблазна конца 1980-х, начала 1990-х годов, когда казалось, что каждый сможет принять участие в формировании будущего страны. А ведь у многих было, что предложить полезного и интересного.
И Пётр тоже изрядно поварился в политическом котле. Правда, у него хватило самокритичности и трезвости, чтобы не рваться в депутаты или министры. Однако в политической журналистике и аналитике он в те годы успел завоевать себе некоторое реноме. Так что, Ларионова нельзя было считать аполитичным. Просто он не видел реального пути проявить свою политическую активность с умом.
Ситуация с Белоруссией показалась Петру просто идеальной иллюстрацией правоты его позиции. Именно как профессионал, с умом, но одновременно и с огоньком, в изящной многоходовой интриге сможет он сейчас проявить свою политическую позицию. Отстоять свои убеждения.
Ибо нет у Лукашенко другого пути, кроме самого масштабного технического рывка. И этот рывок не может быть неким паллиативом. Он должен быть действительно революционным.
Пикантность ситуации состоит ещё и в том, что Белоруссия обладает достаточным потенциалом, чтобы осуществить такой рывок. И, в то же время, достаточно компактна, чтобы этот рывок захватил всю страну. Чтобы весь хозяйственный комплекс был охвачен полномасштабным техническим перевооружением. Литве бы такая задача была не под силу. А уже Украина слишком велика, чтобы реализовать такую программу разом. В этом случае начались бы перекосы, накопление напряжённости между регионами и отраслями и тому подобные прелести, которые иногда могут существенно затормозить реализацию технической идеи.
Так что, только Белоруссия волею судеб может стать генератором новой цивилизации. Ни много, ни мало.
«Политика» в данном случае поняла, что её может спасти только наука. И дело теперь за ними, политически мыслящими профессиональными учёными и инженерами. Своими знаниями они не только спасут братский народ, но и, помимо всего прочего, ударят этот прогнивший уродливый российский режим. Ударят так, как никогда не смогли бы ударить никакие революционеры.