Сон обрывался, и Анатолий Климовский, известный в анархистских, инсургентских кругах, как Кудесник, просыпался с горящей головой, успокоить которую могли только холод и время. И тогда он прижимался лбом к холодному перекрестью оконной рамы, или зачерпывал горстью лед из холодильника, или окунал злосчастную голову в ледяную воду, текущую из-под крана… И так продолжалось с тех самых пор, как он ушел из санатория…
Тогда его спас ангел-хранитель, по неизвестным причинам позволяющий анархисту выбираться из всяческих передряг в жизни, а может быть, ангелом ему служила собственная наблюдательность вкупе с интуицией, почему-то напрочь отключившейся у Анаконды, едва они попали на «нейтральное поле» загородной бывшей дворянской усадьбы, зону, свободную от боевых действий, в которой максимальной неприятностью грозил стать пьяный ресторанный мордобой с последующим размазыванием кровавых соплей по физиономии и примирением противников. Но, как это бывает в дурных бульварных романчиках, именно здесь, в ресторане, Кудесник заметил как-то ожидаемо, но все равно внезапно появившегося откуда-то из подсобки и занявшего, казалось бы, свое законное, коронное место у стойки буфета литератора Карева. Заметил, но ничего не стал говорить Анаконде, ведь и она увидела этого высокого, черноволосого мужчину с воспаленными от недосыпания и беспробудного пьянства глазами. Увидела и должна была узнать.
Вместо всяких ненужных, глупых здесь и сейчас разговоров, намеков и даже стреляний глазами в нужную сторону, Кудесник вышел из ресторана, так и не выпив желаемой на опохмел водочки — все неприятные посталкогольные симптомы у него, как рукой, сняло. Заглянув в занятый им номер, поменяв легкие ботиночки, предназначенные для ковровых дорожек санатория на привычные, растоптанные сапоги и прихватив с собой пистолет и пару запасных обойм, анархист спустился на первый этаж, в бездонные, кажется, кладовые этого странного своей гостеприимностью дома, заполненные всяческим имуществом и инвентарем, необходимым для нормального, активного отдыха: от рассохшихся, стареньких лыж и городошных бит до шахматных досок и самой настоящей, но сильно уже попорченной временем и людскими руками рулетки. Здесь Климовский подобрал себе средних размеров запыленную корзинку, а следом, в кухне, неторопливо, но не задерживаясь в раздумьях, заполнил её нехитрой снедью: хлебом, салом, вареными яйцами, щепоткой соли, завернутой в клочок старой газеты. Завершая сборы, положил в корзинку пару небольших бутылочек с минералкой и бутылку водки, не думая, что она пригодится по прямому назначению, скорее уж озаботясь антисептиком.
С крыльца усадьбы Климовский спускался медленно, боязливо, будто шел под прицелом снайпера — был у него в боевой биографии такой факт — постоянно ожидая пули в затылок. Также медленно, будто бы никуда не спеша, даже как-то игриво помахивая корзинкой, по грибы, мол, пошел человек, он добрался до лесной опушки, и только тут не выдержал и оглянулся. На крыльце никого не было, в окнах, выходящих к лесу, кое-где мелькали полуодетые девицы, вечные спутницы пьяных гулянок местной элиты, но никаких суровых внимательных лиц или стволов винтовок Климовский не заметил и не почувствовал. Но все-таки, продолжая не верить в свою удачу, чтобы не спугнуть её, анархист, едва перебирая ногами, до смешного замедлив свой ход, как на черепахе, вполз в заросли лещины… и едва лишь осенняя, жиденькая листва и ветви кустарника заслонили его спину — Кудесник сорвался и побежал!..
Он бежал, изредка переходя на быстрый шаг, чтобы передохнуть, спотыкаясь о корни деревьев, продираясь сквозь густые кусты малинника, уклоняясь от бросающихся ему навстречу стволов деревьев, почти час, до тех самых пор, пока интуиция, или ангел-хранитель, или кто там еще, не подсказали анархисту, что опасность осталась позади, за ним никто не гонится, и хотя его отсутствие в санатории уже приметили, особого интереса это ни у кого не вызвало.