Эйкундайо всё ещё не мог до конца осмыслить произошедшее. Образы недавних роковых мгновений болезненными вспышками мелькали перед глазами.
Скалистый остров Тазг, приютившийся у тёмного края Галахии, за Льдистым проливом. Бесшумные лодки под прибрежным утёсом. Замок Ка́ртреф в огне.
Всюду крики. Зябкий воздух пронизан страхом, запахом гари и крови.
Королевский стражник, распластавшийся на изящной дорожке, выложенной камнями. Порывистый ветер треплет край янтарного плаща меж разбитыми клумбами с мшистым темнотравьем. Молодая женщина в чёрных мехах, безвольно сползающая в грязь с высоких ступеней. Мерцающий амулет на залитой кровью шее. Серый паук, выползающий из её рта.
Пиршественный зал с перевёрнутыми столами. Страшные тёмные ещё тёплые пятна на ярком мозаичном полу.
Герцог Альва́р, королевский наместник Галахии — он кажется совсем молодым. Рот его открыт, точно от удивления, глаза широко распахнуты. Мгновение назад он беззаботно веселился, окружённый родными и друзьями, принимая в гостях угрюмых, но простодушных и по-детски мудрых кочевников-нуа́ров с соседнего острова Джао́бы, а теперь что-то случилось, и он не мог взять это в толк. Силился — но не понимал. Красное копьё пронзило его сердце, и герцог испустил дух прежде, чем разглядел своих убийц.
Нуары — рослые, бородатые, в чёрных мохнатых шубах — грозные противники, но их слишком мало. В Эйкундайо летит топор, он укорачивается чудом. Один из мальчишек, с которыми он проходил обряд посвящения, хватает топор и возвращает владельцу, с размаху всадив тому в голову. И в следующий миг лишается своей.
— Наверх! Найти меч! Никого не щадить!
Эйкундайо с копьём в руках взмывает по лестнице, за ним — опьянённые бойней воины.
Кажется, он один остался трезв и не знал, что пугало его больше: осознание происходящего или соблазн предаться охватившему соплеменников безумию. Или голос — тот насмешливый голос, что шептал ему на ухо: «Никого не щадить, Эйкундайо, совсем никого».
Он влетает в комнату, захлопывает дверь.
Тишина. Мрак. На стене — тусклый сиреневый блеск. Меч? Должно быть, тот самый, за которым послал его вождь. Невиданный, прекрасный, манящий… Рука сама тянется к нему, касается чарующего призрачного свечения…
Два глаза смотрят из темноты.
Красное копьё с грохотом падает на пол.
Встретить здесь это существо было страшнее, чем наткнуться на разъярённого смертоуса в пустынных холмах.
Это был безмолвно лежащий в колыбели младенец, и сердце Эйкундайо замерло от ужаса, когда он осознал, что ему придётся сделать по приказу вождя.
И он не смог.
Над болотами стояло густое, вязкое марево. Плотный полог переплетающихся стволов и ветвей в высоких зарослях совершенно скрыл небо из виду. Машинально переставляя ноги, одной рукой раздвигая стебли тростника и попутно отмахиваясь от туч надоедливой мелкой мошки, а другой держа свёрток, Эйкундайо брёл по колено в зелёном студне в сторону солнца, и только непрекращающийся детский плач не давал ему погрузиться в туманное забытьё. На поясе болталось что-то длинное и тяжёлое — с удивлением юноша обнаружил, что это сиреневый меч. Странно, он ведь совсем забыл о нём, а вот ведь как-то прихватил с собой.
Прошлое сейчас казалось ему призрачным, а о грядущем нечего было и думать. Он смутно помнил, как покинул замок, как спустился к лодкам, пока его собратья упивались лёгкой победой, как пересёк Блёклый пролив между Тазгом и Уфтаби. Его поступками словно руководила некая бессознательная сила, которой неведомы страх и сомнения, способная заставить действовать мгновенно, решительно и без промаха.
Он не представлял, как быть дальше. Одно дело — вынести младенца из горящего замка и совсем другое — тащиться с ним по болотам неведомо куда. Он даже не знал, как с ним обращаться, а надеяться встретить какую-нибудь кормилицу или няньку в этих гиблых краях не приходилось: весь Уфтаби — сплошные болота, где обитают аюгави. Несмотря на предполагаемое родство, галахийцы считают их дикими и даже не вполне разумными — вроде стаи огромных лягушек.
А лучшего пути с острова Тазг нет: на Галахию теперь путь заказан, а в противоположной стороне — суровые пустоши холодной Джаобы, до которых трудно добраться, а выбраться — ещё труднее.
Эйкундайо всё шёл и шёл; ноги, и без того вязнущие в болоте, наливались свинцовой тяжестью, а ребёнок всё вопил и вопил, точно сбросил, наконец, оцепенение недавнего ужаса и был охвачен непоправимым всепоглощающим горем.