Ингвар печально улыбнулся.
— Тебя всегда это манило. На каждом этапе наших скитаний ты надеялась найти ответы там, где разум бессилен. И, возможно, это единственный верный путь.
Мария Станиславовна покачала головой:
— Судя по твоему рассказу, мои поиски не увенчались успехом.
Она была измотана так, что на мелочные волнения просто не было сил. Ни сущий бардак в квартире, ни присутствие нежданного гостя больше её не смущали. Человек, которого она встретила впервые, одержимый ужаснейшим бредом, — с этим человеком ей предстоит спать в одной комнате. Вопиющее, невероятное безрассудство, какого она прежде не могла и помыслить! Но ведь это же Ингвар — единственная родственная душа на планете. Во всей Вселенной.
Он сказал, что Солнце успокоилось — на время. Демоны отступили — он научился чувствовать это нутром.
— Можешь спать спокойно — они больше тебя не потревожат.
Ласковые волны дрёмы тихо окутывали утомлённые разум и тело. Но что-то мешало отдаться их убаюкивающей качке. Что-то не давало ординатору покоя.
Выглянув из-под одеяла, Мария Станиславовна села на кровати.
— Ингвар… Как ты убил демона?
Он молча поднялся с импровизированной постели, расстеленной прямо на ковре, и, покопавшись среди сложенных здесь же вещей, извлёк длинный тёмный предмет.
С лязгом выскользнув из чёрных ножен, меч озарил комнату сиреневым всполохом. В навершии его призрачно мерцал туманный камень, а рукоять и лезвие испещряли странные знаки, отдалённо напоминающие скандинавские руны. Вспышка — знаки загорелись и погасли, точно меч, проснувшись и оглядевшись по сторонам, решил: «Враги далеко. Всё спокойно».
— Это единственное оружие, которое может их поразить, — сказал Ингвар.
— Отверзатель Путей, — кивнула Мария Станиславовна и, крепко обхватив живот, скорчилась от нового приступа боли.
Она металась в отделении между ординаторской и соседним лекарственным кабинетом. Коридор был пуст, а обе двери — закрыты.
Она металась так долго и судорожно, заламывая руки в отчаянии, что уже забыла, зачем ей нужно было туда попасть. Взять чью-то историю, переписать назначения… Хоть бы какая медсестра пришла!
Она огляделась по сторонам. В противоположном конце коридора возле наблюдательных палат не было никого. И свет там не горел, как после отбоя — хотя даже глубокой ночью приглушённое освещение положено оставлять. Сейчас же дальняя часть отделения тонула во мраке — или так только казалось из-за яркой лампы над её головой. Ослепительно яркой, лишающей пол и стены красок, заливающей всё пронзительно-белым.
Павел Сергеевич подлетел вихрем из ниоткуда. Размашисто, торопливо — почти бегом. В белизне неестественного света на лице его явственно читалось беспокойство.
— Ключ забыла? — запыхавшись, выдохнул он и, выхватив гранку из кармана, порывисто отпёр дверь.
— Без ключа не выбраться, — добавил врач многозначительно, заходя в ординаторскую.
Мария Станиславовна молча шагнула следом.
После невыносимой яркости помещение казалось тусклым, серым. Даже туманным.
Вспомнилось вдруг, что нужно найти Сан Саныча. Может, он у себя.
Ординатор направилась вглубь ординаторской, к его двери. И только теперь разглядела, что это был не туман.
Призрачно-тонкие нити пушистой паутины сплошь оплетали пространство. Всё кругом было в этой липкой мерзости! Потолок, стены, стол — отовсюду тянулись бесчисленные сети, пересекаясь под множеством углов, а на одном из полупрозрачных перекрёстков, как будто прямо в воздухе, сидело огромное восьминогое чудовище. Отвратительно круглое, изжелта-серое, как пасмурное солнце.
Мария Станиславовна, с детства не выносившая пауков, с трудом подавила тошноту. Холодная волна ужаса прокатилась по телу крупной дрожью.
Эта тварь заметила её — она отчётливо ощутила на себе враждебный взор непроглядно-чёрных паучьих глаз, — и медленно, словно хищник перед прыжком, начала приближаться.
Хотелось закричать — крик разрывал грудь, — но из горла не лезло ни звука.
Павел Сергеевич — его халат спасительным белым пятном замаячил перед глазами, — всё ещё был здесь. Но ни удивления, ни даже недавнего беспокойства не выражало его лицо: невозмутимое по обыкновению, со сдержанной полуулыбкой. Эта доброжелательная умиротворённость — может, и напускная, так ли важно, — напоминала безмятежность медитирующего мудреца и всегда осеняла ординатора тенью надежды, будто без слов изрекала какую-то тысячелетнюю простую истину. Теперь же, в сердцевине липкого ужаса, спокойствие врача казалось противоестественно жутким.