Мария Станиславовна слушала вполуха, заботясь лишь о том, чтобы её ложь была убедительной, но тревожная новость, пусть и не сразу, достигла рассеянного сознания.
Она не спросила, кто сбежал и как, а теперь, повесив трубку, терзалась пугающими догадками.
А может… Нет, совершенно немыслимо! И всё-таки… Вдруг она в этом виновата?
Камень мучительного сомнения водрузился на беспокойное сердце.
И озарение полыхнуло молнией. Эйкундайо!
Она опрометью кинулась к шкафу.
— Что-то случилось? — встревожился Ингвар.
Мария Станиславовна молча копошилась в одежде, пока не нашла его. Белый халат, заброшенный ещё до лекционного цикла, потому что… карман разорван — и до сих пор не зашит!
Ключ!
— Его нет, Ингвар!
Сумка. Тоже пусто.
Закрыв лицо руками, она медленно осела на пол.
Ну конечно. Тогда, на обходе что-то тяжело звякнуло, а она, даже не посмотрев, трусливо спряталась за спинами санитаров. Постыдная, недопустимая, преступная оплошность!
Ингвар, как мог, силился её успокоить: мол, она ничего точно не знает, да и сама же говорила, что пациент, дёрнувший её тогда за халат, физически сбежать не может.
— И ключ, скорее всего, где-нибудь найдётся.
Но Марию Станиславовну разубедить теперь было невозможно, и все слова казались ей пустыми. Как он не понимает? Это она виновата, только она! И когда об этом узнают… О, ей хотелось провалиться под землю! Или быть унесённой фиолетовым вихрем.
В конце концов, её даже не было в отделении в день побега. Конечно, своей вины она не отрицает, но, может, виновата не только она…
А кого забрали? Неужели… проклятье, неужели это Белтейн?!
Болтунов, ему же постоянно повышали дозы, потому что новый препарат не брал его ни в какую. Ещё и это предостережение во сне: не верить Эйкундайо — а Эйкундао сбежал! Бред, бред, какой бред…
Теперь всё равно ничего не исправить, нельзя же терзаться этим целый день.
Надо как-то отвлечься.
Тяжело вздохнув, Мария Станиславовна открыла файл с написанным несколько лет назад текстом.
«…существующие в настоящее время в психиатрии и психологии модели функционирования человеческого сознания, психики в норме и при патологии не способны в полной мере объяснить наблюдаемые явления, как и причину их возникновения. Более того, даже традиционное определение сознания как высшей формы отражения окружающего мира и продукта деятельности головного мозга при ближайшем рассмотрении оказывается неполным и лишённым объяснительной составляющей в отношении процессов, благодаря которым головной мозг действительно может считаться носителем сознания».
— Да что за… Это же невозможно читать!
Надо отвлечься каким-то другим способом.
Чем там Ингвар занимается?
— О, читаешь про вспышки? Давай обедать.
— Опять горячие бутерброды? — подозрительно сощурился гость.
Мария Станиславовна задумалась.
— Ну, по случаю твоего приезда могу «Доширак» заварить.
— Во имя Радоша, Эмпирика, — он со вздохом закатил глаза. — Так мы вообще не доживём до конца света.
— И что тебе не нравится? — спросил Ингвар, когда вечером, вернувшись из магазина, они доедали пиццу на тесной кухне.
Что ж, пожалуй, это и вправду стоило того, чтобы выйти из дома!
— В твоём докладе?
Мария Станиславовна ответила не сразу. Ей было чрезвычайно трудно сформулировать, чем вызвано это странное чувство противоречия, яростного и решительного несогласия с воззрениями, преданной сторонницей которых она была всего несколько лет назад.
Мозг как будто противился восприятию той информации, которая казалась интуитивно верной, но не соответствовала главенствующей научной парадигме, грубо противоречила прописным истинам учебников.
Она отчётливо ощущала, как разум разрывается на части, борясь с самим собой. Какая-то его часть стремилась ухватиться за эту кажущуюся антинаучной информацию, которая некогда представлялась непреложной истиной. Однако другая часть разума чувствовала себя утомлённой и постоянно стремилась на что-то отвлечься, а ещё одна и вовсе препятствовала усвоению информации противоречащими ей насмешливыми комментариями.
Эта часть была готова навесить на себя ярлыки яростного редукционизма, материализма и любых прочих — измов, лишь бы опровергнуть то, что она не хотела принимать. Она не видела — или не позволяла себе увидеть — в этой информации никакого рационального зерна, напрочь отрицая саму возможность появления такового в бочке подобного антинаучного дёгтя.