Я часто качалась на качелях и видела, как Паша-Арбуз бе-жит к ним и тащит за собой огромные сумки, полные хлебных бато-нов, сигарет и бутылок с пивом. Тетя Груша не раз говорила, что все это он ворует в магазине. И я думала, что она презирает его и смеется над ним, но однажды увидела, как она подала ему булоч-ку с маком и погладила по голове. Он отстранил ее руку, вырвал булочку и побежал, но потом остановился через несколько шагов и печально посмотрел на нее. А тетя Груша сказала: "Кушай, маленький".
- Как ты смела дать ему булочку с маком? - гневно спросила я, когда она вернулась домой.
- С чего ты взяла? - удивилась тетя Груша.
- Не отпирайся! - крикнула я. - Я смотрела за вами в окно!
- Лелечка, - ласково начала тетя Груша. - Его же никто никогда не угощал!
- Так ты любишь его, - догадалась я. - Вот в чем дело!
- А кто же его еще будет любить?
- Никто!
- Так нельзя! - засмеялась тетя Груша.
- Можно, можно!
Но про себя я удивилась: оказывается, нельзя, чтобы тебя ни
кто никогда не любил.
Я пристально вглядывалась под своды деревьев за окном - и вдруг поняла, что по дороге мимо нашего дома кто-то идет, потому что широкоплечий коротышка Паша-Арбуз выбежал на дорогу и плю-нул. Прохожие (я их еще не видела) длинно заголосили.
- Стыда у тебя нет! - кричал первый возмущенный голос.
- Неть, совсем неть стыда! - подхватывал второй размягченный и веселенький голосок.
По привизгиванию я поняла, что к нам в гости идут Натка и Аленка.
Я не ошиблась. Через минуту они уже шли под моим окном. Толстая Натка в длинном черном плаще показывала кулак Паше-Арбузу и подросткам с ножами, а Аленка в маленьком красном плащике подпрыгивала и приплясывала. Я обрадовалась и побежала открывать дверь.
- Куда ты? - спросила тетя Груша.
- К нам гости, - сказала я и потянула замок.
- Но мы никого не ждем, - удивился дядя Кирша.
Он сидел на диване и смазывал суставы коричневой мазью.
Вместо ответа я распахнула дверь, и все увидели, что на поро-ге стоят Натка и Аленка.
- У вас обои в коридоре! - сказала Натка, переступая порог.
- Обои, - кивнула тетя Груша.
- А мне не нравится, - сказала Натка, снимая плащ. - Под обоями всегда клопы.
И Аленка сняла свой маленький плащик. На ней было серое платьице с деревянной пряжкой на поясе.
Натка была в широкой юбке и широкой кофте. Ее круглое лицо с крупным носом и лохматыми бровями белело в полумраке коридора. Она зачесывала волосы на затылке и сверху шпильками прикалывала накладную шишку. Аленка, притопывая, пробежала по коридору, Натка неторопливо пошла за ней. Дядя Кирша посмотрел ей вслед и сказал нам с тетей Грушей: "Какая женщина!" Мы покивали. Тогда он сложил пальцы щепотью, поднес их к губам и поцеловал.
Натка вошла в нашу осеннюю комнату, и позолота на стенах тут же осыпалась на пол. Осталась вялая желто-серая бумага.
- Белить все надо, белить, - сказала Натка, оглядываясь по сторонам. А потом валиком накат - раз, два! - от пола до по-толка!
Мы робко вошли следом в нашу маленькую комнатку.
- Зато кухня у нас покрашена, - тихо сказала тетя Груша.
- А это хорошо, - кивнула Натка. - Это я люблю! - и грузно села на зеленый диван с серыми полосками.
Диван охнул, принимая ее. Тетя Груша легко присела на краешек, успокоив волнение пружин.
Дядя Кирша встал у окна, скрестил ноги и небрежно облоко-тился на подоконник.
Мы с Аленкой заскучали.
- А давай походим, - предложила я.
- А давай, - тут же согласилась Аленка. Мы несколько раз обошли овальный стол с зеленой скатертью в белых цветах. Сначала мы шли на пятках, пытаясь не ступать на носок, а потом побежали галопчиком.
Дядя Кирша курил, далеко отставляя руку с папиросой. На стене рядом с радио висела семиструнная гитара в переводных картинках.
- Натали, - начал дядя Кирша. И тут же с дивана на него взглянули две пары блестящих внимательных глаз. - Агриппина...
Натка и тетя Груша неотрывно следили за каждым его движе-нием: как он тонким дрожащим пальцем стряхнул пепел с папиросы, как он устало поменял положение ног и как, наконец, он потерялся под их взглядами.
Их глаза, как две бархатные бабочки - черная траурница, слетевшая на лицо гостьи, и темно-коричневая с бледными краями на лице у тети Груши повсюду преследовали его. В какую бы часть комнаты он ни отступал, они с легкостью его настигали.
Я остановилась, убегая от Аленки, и подумала, что глаза живут отдельно от хозяев. Хозяева так увлечены собой, что за-бывают про глаза, предоставляя им полную свободу, и вспоминают о них только тогда, когда им нужно что-нибудь как следует рассмо-треть.
- Вы какой пудрой пользуетесь? - немного развязно спросила Натка. Она была младше тети Груши на пять лет.
- Конечно, "Кармен", - ответила тетя Груша и, сознавая Наткину молодость, прибавила: - А ты, Наточка?
- А я бледно-розовой. "Лебяжий пух". Ее почти незаметно на коже, - и подставила тете Груше свое круглое матовое лицо. Тетя Груша приблизилась к ней, чтобы рассмотреть. Натка улыбну-лась. Но в это время черная бабочка Наткиных глаз облюбовала мой малиновый мячик, выкатившийся из-под стола.
- А какими вы поливаетесь духами?
- Раньше "Красной Москвой", а теперь флакон пуст. Видишь, стоит у зеркала.
Желто-коричневая бабочка тети Груши слегка покружилась над моим малиновым мячиком, но потом перелетела на воротник дяди Кирши, потерялась на миг в клубах папиросного дыма, задела крылышком конец папиросы и отпрянула, ужаленная.
- Трещина на стекле, - сказала Натка, случайно посмотрев в зеркало.
Она поднялась с дивана, оправляя широкую юбку. Диван радостно звякнул пружинами и выпрямился.
На столике стояли тети-Грушины помады, пустой флакончик для духов, румяна с широкой кисточкой, и пластмассовый гребешок валялся здесь же, неподалеку.
- Трещина! - печально повторила Натка, но вдруг заметила принадлежности на столике и вскрикнула: - Какая красота!
Она по очереди открывала тюбики с помадой, выдвигая красные, коричневые и розовые стержни, потом раскрыла румяна, но румяна ей не понравились, поэтому она их сразу же отставила в сторону и несколько раз понюхала флакон из-под духов.
- Это давно, - и тетя Груша указала на трещину.
- Это к смерти, - сказала Натка страшным сдавленным голосом и выпустила из рук пустой флакон.
- А мы не верим, - тихо ответила тетя Груша, опуская глаза. Желто-коричневая бабочка перестала кружить по комнате. - Мы жи-вем себе и живем. Мы ничего не боимся!
- А я боюсь! - тускло сказала Натка. - Я смерти боюсь. Вот вы представьте себе: мы жили, ходили по улицам, одевались, красились. И в один прекрасный день - все! Мы не проснемся. От-ходили, открасились. Все про нас забудут. Заколотят в гроб и уве-зут... А в гробу тесно, руки-то не раскинешь, как на полосатом диванчике.
- Ты фантазерка, - печально сказала тетя Груша.
- Какие здесь фантазии, - отмахнулась Натка. - Я вот о чем все время думаю: ну ладно, я умру, и меня увезут на кладбище. Ладно, оставят одну под землей. Но ведь сами-то они потом вернутся домой, а в шкафу висят мои платья, а на столике - губная помада и гребешок. Ведь у меня дома столик один в один как у вас! Что они будут делать с моими платьями и с моей губной помадой? Выбро-сят или оставят? А если оставят, то для чего - чтобы смеяться надо мной или чтобы вспоминать и печалиться? А что, если будут смеяться?
Мы с Аленкой молча стояли посреди комнаты. Аленка рассмат-ривала красную пряжку на поясе своего платья, я прислушивалась.
- Не будут, - твердо сказала тетя Груша. - Я все продумала. Я все унесу с собой. Может быть, только платья оставлю, - и она грустно улыбнулась. Меня страшит могила, что и говорить, но, чтобы не пугаться, хочу, чтобы мне завили кудри, - и она дотро-нулась рукой до своих черно-белых волос, - хочу, чтобы лицо при-сыпали пудрой, не бледной, а темной, как загар, - и она приложила ладони к своим широким щекам, - хочу, чтобы губы слегка подкра-сили помадой и на все лицо добавили румян!