– Не хватает нескольких бухгалтерских книг, – заметила она.
– Я просматривал их вчера вечером... Сейчас принесу.
В кабинете, обшитом дубовыми панелями, было тихо и пусто. “Интересно, – подумал я. – что скажет сержант, если я приведу его сюда и сообщу, что прошлой ночью два человека в масках напали и г меня, оглушили, принудили покинуть собственный дом, угрожали убить и усыпили перед тем, как привезти обратно?"
Я усмехнулся. Очень весело. Сержант всем своим видом покажет, какой я лжец, и его не в чем будет упрекнуть. Если бы не разбитый телефон и отвратительное самочувствие, я бы и сам решил, что события вчерашней ночи мне приснились.
Толстяк зря старался, пугая меня полицией. У сержанта это получилось куда более убедительно.
Когда я отдавал бухгалтерские книги Маргарет, Этти влетела в контору, вне себя от возмущения – Этот напыщенный индюк посмел...
– Часто происходят подобные инциденты? – спросил я.
– Конечно, нет, – с горячностью ответила Этти. – Лошади иногда вырываются на свободу, но все обходится без шума. Сказала же я этому старикашке на велосипеде, что мы с ним разберемся и внакладе он не останется. С чего ему вздумалось обращаться в полицию, ума не приложу.
– Зайду к нему сегодня вечером, – пообещал я.
– Прежний полисмен, сержант Чабб, – страстно заявила Этти, – сам бы все уладил. Он бы не стал шляться попусту для снятия свидетельских показаний. А этот – просто новичок. Его прислали к нам из Ипсвича, и вроде ему здесь не нравится. Не удивлюсь, если его только что повысили. Так и пыжится от сознания собственной важности.
– Нашивки совсем новые, – пробормотала Маргарет, соглашаясь.
– Мы всегда поддерживали хорошие отношения с полицией, – гневно сказала Этти. – Не понимаю, о чем они думали, взяв на службу человека, который абсолютно не разбирается в лошадях. – Выпустив в нас весь заряд энергии, она сделала несколько глубоких вдохов носом, пожала плечами и примирительно улыбнулась. – А, ладно... Бывает и хуже.
Глаза у нее были ярко-голубыми, а каштановые волосы завивались кудряшками. С возрастом лицо ее погрубело, но морщины его не тронули, оно только приобрело некоторые мужские черты, как лицо каждой одинокой женщины. Глядя на ее тонкие губы и мохнатые неухоженные брови, я всякий раз припоминал, что в молодости она была очень красива. Людям, мало ее знавшим, Этти казалась печальной, никому не нужной женщиной, но сама она считала, что нашла дело по душе и заполнила им всю свою жизнь.
Она вышла – на ней, как всегда, были сапоги и брюки для верховой езды, – и мы услышали, как, повысив голос, она принялась отчитывать подвернувшегося ей под руку бедолагу, совершившего какой-то проступок.
Роули Лодж не мог обойтись без Этти Крэйг. А вот Алессандро Ривера нужен был ему примерно как пуля в лоб.
Он появился далеко за полдень.
Я совершал вечерний обход, осматривая лошадей. Мы с Этти добрались уже до пятой конюшни, после чего оставалось обойти малый манеж и по противоположной его стороне двинуться к дому.
Один из наших пятнадцатилетних учеников неуверенно приблизился ко мне, когда мы вышли из очередного денника.
– К вам пришли, сэр.
– Кто?
– Не знаю, сэр.
– Владелец?
– Не знаю, сэр.
– Где он?
– У подъезда, сэр.
Я посмотрел поверх его головы. С другой стороны манежа, на площадке, посыпанной гравием, виднелся большой белый “Мерседес”. Шофер в форме стоял у капота.
– Заканчивайте без меня, Этти, ладно? – сказал я.
Чтобы выйти к подъезду, мне пришлось пересечь манеж. Шофер стоял, скрестив руки на груди и поджав губы, явно давая понять, что он – противник панибратства. Я остановился в нескольких шагах от машины и заглянул внутрь.
Задняя дверь, ближняя ко мне, открылась, и из нее высунулся черный полуботинок небольшого размера, а за ним – нога в темной брючине. Потом появился хозяин ботинка и брюк.
Ошибиться было невозможно, хотя сходство с отцом начиналось и заканчивалось диктаторским крючковатым носом и немигающим взглядом черных глаз. Сын был меньше ростом и выглядел самым настоящим дохлятиком. Его густые черные волосы завивались с боков, а изжелта-бледная, болезненная кожа лица, казалось, давно уже не видела солнца.
Помимо всего прочего, в нем угадывалось возрастное беспокойство полового созревания – он так решительно выставил вперед нижнюю челюсть, что послужил бы прекрасной рекламой при распродаже мышеловок.
Может, ему и исполнилось восемнадцать, но, во всяком случае, прошло много-много лет с тех пор, как он был ребенком.
Я почему-то подумал, что у них с отцом одинаковый голос – четкий, без акцента, со старательным выговором.
Я оказался прав.
– Меня зовут Ривера, – заявил он. – Алессандро.
– Добрый вечер, – сказал я, стараясь говорить вежливо, спокойно и безразлично. Он моргнул.
– Ривера. – повторил он. – Меня зовут Ривера.
– Да, – согласился я. – Добрый вечер. – Глаза его сузились, и он посмотрел на меня более внимательно. Если он думал, что я буду перед ним пресмыкаться, то его ждало горькое разочарование. И, видимо, он это почувствовал, потому что на его лице появилось слегка удивленное и довольно надменное выражение.
– Насколько я понял, вы хотите стать жокеем, – сказал я.
– Так будет.
Я одобрительно кивнул головой.
– Чтобы добиться успеха, надо сильно к нему стремиться. – Голос мой звучал снисходительно.