Прошла вечность. Я уставился на него, он – на меня. Я ждал. Казалось, в голове у него завертелись колесики и защелкали пружинки, совсем как в игральных автоматах.
Через некоторое время, в течение которого пистолет не опустился ни на миллиметр, он произнес:
– Где твой отец?
– В больнице. Еще одна пауза.
– Сколько он там пробудет?
– Не знаю. Месяца два-три.
– Он умирает?
– Нет.
– Что с ним?
– Автомобильная катастрофа. Неделю назад. Он сломал себе ногу.
Еще одна пауза. Рука, державшая пистолет, не шелохнулась. “Это будет ужасно несправедливо, – подумал я, – если придется вот так взять и умереть. Но ведь смерть вообще – несправедливость. Возможно, всего лишь один человек на миллион заслуживает ее, да и то, если речь идет не об убийстве – самой несправедливой из всех форм смерти”.
В конце концов Цезарь заговорил более спокойным тоном:
– Кто будет тренировать лошадей летом, если твой отец не поправится?
Только большой опыт работы с хитрыми промышленниками, которые громко чертыхались направо и налево, а в самый разгар спора шли на уступки, чтобы добиться желаемого, помог мне удержаться на краю той пропасти, где я очутился. Испытав огромное облегчение от столь безобидного вопроса, я чуть было не сказал ему правду: это еще не решено. Как стало известно позже, ответь я подобным образом, он бы выстрелил не задумываясь. Ему нужно было, чтобы в Роули Лодж работал постоянный тренер, а не временно исполняющий тренерские обязанности человек, которого к тому же похитили и который мог натворить своей болтовней немало бед.
Поэтому, повинуясь инстинкту, я ответил: “Тренировать лошадей буду я сам”, – хотя до этого не имел ни малейшего желания оставаться в конюшнях после того, как будет подыскан подходящий тренер.
Видимо, вопрос этот для него действительно являлся критическим. Страшный черный круг глушителя дрогнул, описал дугу и опустился вниз. Толстяк положил пистолет на колени.
Судорожный всхлип вырвался из моей груди, когда я понял, что самое страшное позади. Меня затошнило. Впрочем, мое будущее продолжало оставаться неясным: я все еще находился в неизвестном доме, связанный, и понятия не имел, по какой причине попал в заложники.
Толстяк продолжал меня рассматривать. Он думал. Я попытался расслабить ноющие мускулы, чтобы хоть как-то унять ломоту в теле и гул в голове, о которых, кстати, совсем позабыл перед лицом более серьезной опасности.
В комнате было холодно. Гангстеров, похоже, грели резиновые маски и перчатки, а толстяка защищал слой жира, но я чувствовал себя плохо. На мгновение мне пришла в голову мысль, что они не протопили помещение специально, с целью психологической обработки моего престарелого отца. Впрочем, кто знает? Комната вообще выглядела неуютно.
В сущности, она представляла собой небольшую гостиную типичного маленького домика постройки тридцатых годов двадцатого века. Мебель, расставленная вдоль стен с полосатыми кремовыми обоями (благодаря чему толстяк получал пространство для действий), составляла гарнитур из трех предметов – стола с раздвижной столешницей, стандартного торшера с бумажным трехцветным абажуром и застекленной горки для демонстрации предметов, которых в ней не было. На блестящем паркете не лежали ковры, нигде не было видно ни книг, ни журналов – словом, по комнате трудно было судить, чем занимается ее хозяин. Спартанская обстановка, которая так нравилась моему отцу, но только совсем не в его вкусе.
– Я отпущу тебя, – произнес толстяк, – при одном условии.
Я промолчал. Он продолжал смотреть на меня, все еще медля.
– Если ты в точности не выполнишь моих указаний, я разорю твоего отца.
Я почувствовал, как от изумления у меня отваливается нижняя челюсть, и, спохватившись, захлопнул ее со стуком.
– Я вижу, ты сомневаешься, что я на это способен. Напрасно. За свою жизнь мне доводилось уничтожать кое-что посерьезнее каких-то скаковых конюшен.
Я не стал бурно реагировать на его пренебрежительные слова. Давным-давно я усвоил, что возмущаться и спорить бессмысленно: сразу оказываешься в роли защищающегося, а это только на руку оппоненту. Восемьдесят пять владельцев из аристократических семей тренировали в Роули Лодж своих лошадей, общая стоимость которых превышала шесть миллионов фунтов стерлингов.
– Каким образом? – коротко спросил я. Он пожал плечами.
– Тебя, скорее, должно интересовать, как предотвратить подобный исход. В сущности, это совсем несложно.
– “Придерживать” лошадей на скачках? – спокойно поинтересовался я. – Проигрывать, когда вы этого потребуете?
Его жирное лицо вновь исказилось гневом, и дуло пистолета начало поворачиваться в мою сторону. Но он быстро взял себя в руки.
– Я не мелкий жулик, – с выражением проговорил он.
"Но ты вспыхиваешь как порох в ответ на оскорбление, хотя и не намеренное, – подумал я, – и когда-нибудь я воспользуюсь твоей слабостью”.
– Прошу прощения, – без тени иронии ответил я, – но мне всегда казалось, что резиновые маски просто дешевка.
Он окинул раздраженным взглядом двух гангстеров, стоящих за моей спиной.
– Это не моя инициатива. Они чувствуют себя в большей безопасности, оставаясь неузнанными.
"Как разбойники с большой дороги, – подумал я, – которые рано или поздно попадают на виселицу”.
– Можешь выставлять на скачки любых лошадей, каких пожелаешь. Тебе предоставляется полная свобода действий.., за одним только исключением.