Так, выкидывая гусеницами при резких спуртах травянистые комья земли, немецкие бронетрапспортеры наконец отодвинули нашу пехоту от переправ. Группы немецкой пехоты еще попадали под кинжальный огонь, когда выныривали сквозь дым на нашу очередную позицию, но постепенно они просачивались между ними, и нашим бойцам приходилось все время пятиться, чтобы их не взяли в клещи. Стрельба шла непрерывно, в разных направлениях, взрывы гранат, крики, топот ног смешались в сплошной какофонии слепого боя, когда уже на трех десятках метров видны только смутные силуэты, и время на реакцию — опознать, прицелиться и выстрелить, или не стрелять — измеряется долями секунд — действовать приходилось на подкорке. Наконец прозвучали тройные свистки, и наши стали энергично оттягиваться за линию ловушек. Пара немецких отделений, преследовавшая наших по пятам, влетела в такие ловушки — в низинках, где так удобно продвигаться вперед под защитой неровностей, в траве на невысоких кольях были натянуты нити колючей проволоки, которые придержали рывок фрицев — и чтобы они замедлили движение, и чтобы не попадали кучей. И тогда-то и были нажаты подрывные машинки, и четыре МОНки выкосили сначала одну, а потом и вторую ложбинку. Мощные слитные взрывы на близких дистанциях тормознули немецкую пехоту, она залегла и стала ждать свои танки, а наши бойцы, получив передышку, оттягивались за линию окопов.
Теперь лишь редкий гаубичный огонь да слепая танковая стрельба сквозь дымовую завесу по засеченным ранее направлениям хоть как-то мешали немецким танкам переходить на наш берег. Но, видимо, недостаточно — уже через час после начала пехотной атаки немцы сосредоточили танковый кулак в три десятка машин, развернулись цепью и пошли вперед.
И тут-то комдив в очередной раз поблагодарил себя, что не пожадничал грузоподъемность автотранспорта на обвес для дивизионных Аистов и взял с собой все, что к ним полагалось, не забив этот объем чем-нибудь более логичным для танковой дивизии — теми же снарядами или топливом в бочках. Топлива и снарядов и так хватило бы на три дня интенсивных боев, а вот дополнительные опции к своей авиатехнике вдруг выстрелили самым удачным образом. Так-то предполагалось, что наши наземные части всегда будут иметь поддержку штурмовой авиацией. Но третья танковая временно оказалась отрезанной от основных сил, да и чтобы подтянуть штурмовики поближе, требовалось время. Они уже пару дней оказывали все большее давление ото Льгова, но немцы обложили свои батареи бронированными ЗСУ-20-4, да и обычные буксируемые двадцатки были густо натыканы — одна танковая дивизия имела их шестьдесят штук — эту-то колючую конструкцию пока и раздергивали наши штурмовики, теряя за вылет по одному-два самолета. Так что помощь авиации нашим танкистам была пока косвенной — так, предыдущим вечером она накрыла колонну грузовиков, перевозивших боеприпасы для гаубиц — потому-то сегодня огонь немецкой артиллерии и не был таким интенсивным, несмотря на достаточность стволов. Зато постоянные штурмовки заставили немцев оттянуть все зенитные стволы к своим штабам и батареям, оставив без прикрытия наступающие части. В общем, это было логично — ну не видно было под Курском нашей штурмовой авиации.
Но она была. Как раз в лице этих недо-штурмовиков. Конечно, единственный двигатель уменьшал их живучесть, а более слабое бронирование позволяло выдерживать лишь стрелковый огонь, да и то — только с переднего и заднего ракурса, а уж попадание хотя бы двумя двадцатками гарантированно выводило самолет из строя. Но сейчас, в отсутствии двадцатимиллиметровок, да еще в горячке боя, немцы не сразу заметили ровный строй Аистов, заходивших на цепь немецких танков. Задымление давало достаточное прикрытие по горизонтали, но сверху немецкие танки были как на ладони, и наши Аисты один за другим стали заходить в атаку.
Они обогнули поле боя с севера, и теперь по одному ложились на курс атаки, нацеленный на очередной танк. Пилоты были не слишком опытными, да еще усилившийся ветер все время норовил сбить прицел, так что летчикам приходилось прилагать много сил, чтобы удержать легкий самолетик в дерганных воздушных потоках. Но тем не менее новоявленные штурмовики с интервалами в пятьсот метров делали плавный доворот на восток, "садились" прицелом на двигательный отсек и, с трудом удерживаясь на нем, подбирались на двести-двести пятьдесят метров, после чего, уловив момент, когда пляшущий прицел снова захватывал танк, давали залп двумя РС-60. Оставляя дымные шлейфы, снаряды устремлялись к цели. Попадания перемежались промахами, и тогда на тот же танк заходил следующий в цепочке самолет, а отстрелявшийся делал поворот на север и совершал круг, чтобы через пару минут снова зайти на следующий еще не подбитый танк. Самолеты начинали атаку строем в виде пологой дуги длиной более трех километров, медленно втягиваясь в пространство над полем боя. Но уже после первого прохода всех самолетов эта дуга превратилась в круг, который все сжимался и сжимался, так что уже к третьему заходу его диаметр стал менее километра. И эта циркулярная пила деловито вырывала из жизни танк за танком — уже через двадцать минут на поле горело или просто стояло более сорока танков. А самолеты, расстреляв каждый по восемь ракет, точно также стали "ходить" по пехоте, поливая ее из пулеметов и осыпая снарядами АГС. Немецкая атака захлебнулась, не дойдя даже до наших окопов.
И немцы пока не знали, как им выбраться обратно — возвращаться по открытому полю, под слабым прикрытием редеющей дымовой завесы, было самоубийством. Похоже, они только дожидались, когда их возьмут в плен — "выглянувшие" на поле боя БМП за три минуты собрали более пятидесяти немецких пехотинцев. Вскоре на нем сновало уже более десятка групп из трех БМП, окружая, добивая и собирая оставшуюся без прикрытия танков пехоту. Но дым постепенно редел, и по нашим БМП начинали бить с противоположного берега немецкие самоходки.
Потеряв одну БМП подбитой и одну — поврежденной, комдив дал приказ танкам выдвинуться к берегу реки и постараться подавить немецкий огонь. Шесть танков под прикрытием огня наших самоходок пошли вперед, к переправам. Немецкие самоходки переключились на новые цели, и вскоре вокруг танков плясали всполохи земли. Мехводы шли по ломанным траекториям, но то один, то другой снаряд бил в танковую броню, высекая снопы искр. Вот один танк, словив снаряд в гусеницу, замер и окутался в дымовую завесу, под прикрытием которой к нему сразу же рванул эвакуатор, вот другой, получив рикошет в башню, пошел задним ходом обратно к исходным позициям — от сильного удара поломался поворотный механизм башни. Пришлось выставлять дымовую завесу по всему полю, хотя комдив и старался сохранить немногочисленные оставшиеся дымовые мины — его надежда на сильную броню своих танков не вполне оправдалась — хотя корпуса пока и выдерживали огонь немецких ПТО, у техники нашлись другие места, уязвимые даже на таких дистанциях.
Так что к моменту подхода к переправам оказалось, что те уже взорваны. Наводить свои переправы под гаубичным огнем комдив не стал — слишком высок риск. Вместо этого он снарядил три мотопехотные взводные группы, которые, переправившись через реку на БМП, попытались зайти в тыл немцам, чтобы выкурить их самоходки и арткорректировщиков с позиций на возвышенностях западного берега. Но и тут последовала неудача. Немецкие мотопехотные роты имели на вооружении по три ганомага с пушкой 37 миллиметра, и эти подвижные огневые точки, да еще в обороне, оказались опасным оружием против нашей легкобронированной техники. А попытки пройти по балкам или руслам ручейков срывались выставленными засадами с Фауст-РПГ. Потеряв три БМП, группы откатились назад, так что комдив вернул в расположение и три мотопехотные роты, которые должны были поддержать прорыв в случае его успеха. На остальных участках положение тоже было патовым. Немцы сунулись было с севера, но танки взводных групп подбили с дальних дистанций три немецких танка, и фрицы временно прекратили свои попытки.