Ты никогда не отступаешь. Ты никогда не колеблешься. Ты никогда не отдыхаешь.
Немигающий взгляд Макса впечатается в эти стены навеки.
– Что, по-твоему, случится, – тихо спросил Джулз, – если ты отдерешь от рубашки эту гигантскую «S» и поспишь? Если позволишь себе провести час, вечер, черт возьми, да целые выходные просто дыша и получая удовольствие от прожитого момента? Что произойдет, Макс, если – после того, как все закончится – ты позволишь себе действительно насладиться компанией Джины? Сидеть в ее объятиях и разрешить себе быть счастливым. Не обязательно быть счастливым всегда – лишь на этот короткий промежуток времени.
Макс промолчал.
И Джулз продолжил:
– А потом, может, ты позволишь себе побыть счастливым и в следующие выходные.
Не слишком счастливым, – быстро добавил он, – этого мы не хотим. Но немножечко, потому что эта невероятная женщина – часть твоей жизни, потому что она заставляет тебя улыбаться и, вероятно, фантастически трахается, и… Видишь? Ты слушаешь. Не убивай меня, я лишь хотел убедиться, что ты не отключился.
Теперь Макс наградил взглядом его.
– Ты закончил?
– Ох, сладкий, нам некуда идти, и до рассвета уйма времени. Я только начал.
«Черт», – закатил глаза Макс. Но не поднялся и не ушел. Просто сидел.
На той стороне площади и прежде не было ни малейшего движения, и сейчас ничего не изменилось. Но Макс снова принялся наблюдать.
Джулз помолчал целых полторы минуты.
– Просто на случай, если я неясно выразился, – сказал он, – я всем сердцем верю, что ты полностью заслуживаешь всего счастья, которое можешь ухватить. Не знаю, какой ущерб нанес тебе твой отец, но...
– Я не знаю, смогу ли... – перебил Макс. – Ну знаешь, то, что ты говорил. Просто приходить с работы домой и...
Святые угодники, Макс действительно заговорил. Об этом. Или, по крайней мере, говорит. Джулз подождал еще, но Макс лишь покачал головой.
– Знаешь, что случается, когда работаешь задницей? – наконец спросил Джулз и сам же и ответил: – В следующий раз ее просто не будет. И тогда тебе придется задействовать другую жизненно важную часть тела. Ты должен дать себе время отрастить новую, перезарядиться. Когда ты в последний раз был в отпуске? В тысяча девятьсот девяносто первом или девяносто втором?
– Ты чертовски хорошо знаешь, что я был в реально долгом отпуске как раз...
– Нет, сэр, не считается. Госпитализация и восстановление после почти смертельного ранения – не отпуск, – взорвался Джулз. – Разве в отделении интенсивной терапии ты не думал время от времени, почему совершил ту глупую ошибку, результатом которой стала пуля в твоей груди? Может, это случилось из-за сильной усталости, вызванной вечным шилом в заднице, которое заставляло тебя работать без продыху семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки?
Макс вздохнул, затем кивнул.
– Знаю, я облажался, в этом нет сомнений, – он помолчал минуту. – И делал это неоднократно в последнее время. – Он бросил взгляд туда, где Джоунс притворялся спящим, прикрывая глаза поднятой рукой. – Я слишком часто изображал Бога. Не знаю, может, я уже начинаю верить в судьбу, и она воздает мне по заслугам.
– Но не по заднице, – вставил Джулз.
Макс улыбнулся, но улыбка быстро пропала.
– Да, похоже, что по горлу. – Он потер лоб, а Джулз сидел и смотрел на него. – Это всегда в моей голове, – тихо продолжил Макс. Джулз едва его слышал. – Все, что я должен сделать. Все, что не сделал. Я не могу избавиться от этого, как от документов на моем столе, и просто пойти домой налегке. – Он взглянул на Кэссиди, и в глазах отразилась сильная боль. – Как я вообще мог ожидать, что кто-то вроде Джины смирится с этим?
Ух ты.
Ладно. Они сейчас не просто болтали, они разговаривали.
– Отчего же ты ждал, что Алисса смирится с этим? – парировал Джулз. – Ты ведь попросил ее выйти за тебя замуж.
Тишина затянулась, и Джулз уже готов был врезать себе за то, что упомянул Алиссу.
Локке – его подругу, бывшего напарника и, очевидно, ахиллесову пяту – когда Макс заговорил.
– Она проводила на работе еще больше времени, чем я, – сказал он. – Иногда я чувствовал себя просто бездельником.