— Ну вот, опять… вы сами разве не считаете, что наш мир вот уже полвека катится черт-те куда?
Виктор внимательно вглядывался в глаза собеседнику, выискивая там следы фанатичного огня. Но его там не было, Ренат оставался привычно грустным и замкнутым. В чем же суть жизненных метаний этого человека?
— Да, считаю, катится. Даже не буду ради вящего вашего удовольствия впадать в досужую схоластику, рассуждая, что во все времена люди считали, мол, наступает закат времен, наступает конец истории. Тогда люди не занимали столько места и не умели так ловко убивать себе подобных. Но как это связано с вашим «суперменом»?
— Никак. Но если есть в природе такой человек, что действительно способен изменить порядок вещей… как его ни называй, только глупее выходит… вы, вы сами сможете ли ему дать право ничего не делать, довольствоваться своим пятачком земли и спокойно взирать на гибель миллионов, на отравление земель и вод, на деградацию и без того обездоленных толп юга и тихое звериное рычание до смерти испуганного севера? Вы сами простили бы его?
Повисла неловкая пауза, Виктор привык участвовать в самых изощренных спорах, однако он не научился в жизни противостоять лишь одному — искренности. О, искренность — это поистине страшное оружие.
— Стоит ли спрашивать, зачем столь острая формулировка… вам виднее. Вы хотите сказать, что верите в его существование?
— Увы, только верю, большего мне не оставлено. Но поймите меня правильно, стоппер зачастую видит вокруг себя гораздо больше деталей, чем вы, мелькающие поперек неба. Снизу оно получается виднее, я вас уверяю. И если нет того человека… если это лишь бред чьего-то воображения… тогда даже не знаю. Зачем тогда вообще жить? Грядут злые времена, стоит ли их дожидаться?
— Но почему вы так обостряете? Огромные наднациональные комитеты, организации, движения делают все, что могут, желая лишь одного — исправления пороков современного общества. И наука, технология в этом по мере возможности помогают. Неужели нужно уповать на некоего Мессию, чтобы обрести желание бороться?
— Опять вы про «мессию»… затасканное словцо. Но неважно — все, что делается на земле, делается по правилам того общества, которое подтаскивает всех нас к краю пропасти. Чтобы что-то исправить, нужно стать над ним. Громоздкие общественные институты ничего не могут с этим поделать при всем их на то желании.
— А один человек — может?
— Да, как делал не раз до этого. История немыслима без роли личности.
— Но и никакая личность не может сдвинуть гору, она может только подтолкнуть расшатавшийся камень, который сделает дело. Или просто рассыплется в пыль.
— Вы считаете, что нам уже не повезло?
— В-в смысле? — запнулся Виктор.
— Вы заранее хотите отпраздновать поражение?
— Вовсе нет, с чего вы взяли?
— Ни с чего… мне стоит об этом поразмыслить… если не возражаете, я пойду, прилягу.
Ренат аккуратно положил недокуренную сигару на край пепельницы, и, как-то сгорбившись, убрался в тамбур. Из кухоньки выглянула Лилия, молча достала из ящика запасной спальник и отнесла стопперу. Вернулась тоже молча.
Виктор покачал головой, ничего не понимая. Здесь что-то творится. Вот только что?
Впрочем, ответить на этот вопрос было некому, так что пришлось идти умываться и ложиться спать, ранним утром в дыму гниющих водорослей покажется африканский берег. Нужно быть у штурвала.
Красться между камней было нелегко, острые ребра валунов здесь еще не успели покрыться шапкой зеленого мха, так что невыносимо саднили разбитые колени. В рот набилась каменная пыль, и противное скрипение зубов только добавляло удовольствия. Впрочем, это вовсе не мешало ему продолжать ползти, не издавая ни звука. Он торопился.
Поднималось к зениту солнце, заливая глаза по́том, обжигая спину сквозь мокрую рубашку. Казалось, он стал похож на искалеченную змею, которая пытается ползти, не причиняя себе боли, касаясь раскаленных камней. А ведь правда, ты сейчас, человече, и есть такое пресмыкающееся — бессильное подняться, прячущееся в расселинах скал, желающее только одного — чтобы не мешали доползти. Ужели это так страшно, идти вперед открыто, не страшась? Да и чего бояться здесь, на голой каменистой равнине, не знающей тени цветка, не помнящей капли росы.