— Как вам будет угодно.
Виктор не удержался и поджал губы. Выражение досады на лице не было вообще-то ему свойственно, но этот случайный пассажир настолько ловко и умело вытаскивал из него все подспудное, что Виктор только диву давался.
— Вы специально ерничаете, да еще так настойчиво?
Ренат мягко улыбнулся, кивнул.
— Нет, правда, это ваше жизненное кредо?
— Боже, почему вы так напряжены, я вовсе не хотел вас поддеть!
Виктор побарабанил пальцами по пульту, проследил взглядом кривую курсограммы, глубоко вдохнул, вдохнул. И тоже улыбнулся.
— Знаете, жизнь такая. Постоянно ждешь от людей какого-нибудь свинства.
— И часто сталкиваетесь?
— С чем, со свинством? В том то и дело — постоянно. Впору мне начинать писать мемуары о грехопадении современной Европы. Знаете, когда вы что-то говорили о двуличности комиссаров и лордов Европарламента, я с вами спорил. Это не двуличность. Ограниченность, зацикленность многих это не поза, не маска — трагедия в том, что это все искренне.
Ренат обернулся и длинным, уже снова бесстрастным взглядом уставился в закрытую дверь кухоньки.
— Лилия, вот она любит вас, Виктор, как любят только лучших из отцов. Но вы не думали, что она думает о вас так же?
— Не знаю. Временами я вообще не могу понять, что она такое себе думает. Может, и так. В ее годы вообще предпочитают побыстрее откреститься от ошибок прошлого.
— Вы также считали когда-то? Когда были молоды.
Виктор вздрогнул, эти слова показались ему слишком знакомыми. Что-то ему нехорошо сегодня…
— Да, но, в отличие от вас, Ренат, мне это не удалось.
— Как странно слышать от Виктора Мажинэ, уважаемого члена высшего общества, столь прискорбную зависть. И по отношению к кому? К бездомному нищему немолодому стопперу, только и умеющему, что шляться по миру в поисках неизвестно чего.
— Я завидую не наличию или отсутствию материальных ценностей или хорошего образования. Тем более что последним вас судьба не обделила, не спорьте. Да, мне завидно, и завидно тому, что именно вы можете не чувствовать на себе никакой ответственности за то, что творится сейчас в мире. О себе я такого, к сожалению, сказать не могу.
Виктор так увлекся своими рассуждениями, что не заметил черную тучу, казалось, опустившуюся на лицо Рената. Впрочем, голос его оставался ровен.
— Материальные ценности, вы об этом? Пожалуй, многие стопперы действительно довольно… специфически относятся к этим признакам принадлежности элитарным сообществам, особенно не просто потребление, а потребление символическое, — Ренат сделал широкий жест, как бы обращая внимание собеседника на окружающую его роскошь. — Ведь всем этим можно пользоваться, даже не обладая. Есть среди нас такие ребята… потребители.
— Не любите таких?
— Да, не люблю. Они паразитируют на том обществе, с которым якобы борются. Хорошо подвешенный язык и мамочка с папочкой. Впрочем, мне действительно нет дела до материальных вещей. Даже в Африку, при желании, можно добраться пешком. Спасибо вам за то, что мне не пришлось проделать этот путь еще раз.
Виктор уже немного привык к риторике собеседника, так что сарказма уже даже не ждал.
— Обычно люди вашего возраста с такими воззрениями или остепеняются или становятся завзятыми революционерами. По крайней мере — поэтами революций.
— Разве? Вы не слушайте мои излияния насчет того, что система прогнила, и нужно начинать заново. Это не политический лозунг, это просто констатация факта. А вообще, Виктор, скажите мне, это разве не смешно, наблюдать такого поизносившегося неформала?
— Хм, я как-то не привык… впрочем, честность в ответ на честность. Да, признаться, я многого в вас не понимаю, а это редкость. Смешно ли, прискорбно ли… и то, и другое — вряд ли.
— Спасибо и на том, — Ренат откинулся на спинку кресла, уставился в потолок. — Но неужто простой стоппер может произвести столь загадочное впечатление на опытного политика?
— Не знаю уж, — засмеялся в ответ Виктор. — Может, это просто человеческая симпатия? Хотя, поначалу таковой не наблюдалось, я бы даже сказал наоборот…
— Что, раздражало непонимание?