Губы Адели тронула улыбка, однако я вместо радости ощутила тоску. Захотелось потереть грудь кулаком — над сердцем, где ноет особенно сильно. Но вместо этого я потянулась к цветным пузырькам и пипеткой добавила в чашу три капли розмариновых чернил.
***
Усадьбу фон Ламерсов я покидала едва ли не бегом. Отказалась от извозчика, сухо попрощалась, вцепилась в свой чемоданчик и кинулась прочь. Сейчас, сидя в вагоне фуникулера, я даже не вспомню, как добралась до станции, как оплатила билет или как перепуганной птицей вскочила внутрь кабинки.
Меня трясло. От чувств тейры Адели и от моих собственных.
Почему? Почему я не выяснила у Дейдры подробности задания? Если бы я сразу поняла, что придется записывать чужую любовь, то отказалась бы. Наплевав на недовольство Дейдры, угрозы увольнения — на все! — отказалась бы. Потому что любое наказание лучше, чем то, что я чувствую сейчас.
Таково проклятие альров. Мы не просто изготавливаем чернила или записываем чужие чувства — мы разделяем каждую эмоцию рассказчика. Переживаем ее, впускаем в сердце. И потом она, словно эхо, звучит в нас еще некоторое время. В чем-то наш дар похож на силу эмпатов, хотя лейр Дюпон постоянно злился, стоило кому-нибудь нас сравнить. Мы слабее, без пера неспособны уловить чувства собеседника. А записав, не в состоянии ощутить их снова. И все же… Все же только альрам под силу создавать магические чернила. И только альры не могут отсечь эхо чужих эмоций.
Любовь тейры Адели настоящая. Такая, которая с годами пропитывает человека, насыщая его тело и душу. Жизненно необходимая, но вместе с тем почти незаметная. К сожалению, я слишком хорошо знаю это чувство. Даже спустя пять лет мне не удалось вытравить его из сердца. А ведь я пыталась! Святые свидетели — пыталась! В какой-то момент даже поверила, что все получилось. Но чувства тейры Адели не просто сковырнули тонкую корочку отрешенности — они сорвали ее. Заставили осознать, что в моем сердце ничего не изменилось. Я все так же люблю Эдриана. И эта любовь убивает меня.
Шум крови в ушах зазвучал громче, чем ветер за стеной фуникулера. Качка, которая еще утром пугала, вмиг стала неважной. Взгляд скользнул в окно. Облетел шпили городской ратуши, пересчитал кольца на куполе центрального собора, промчался вместе с вагоном надземного монорельса к северной платформе и замер на темном зеве входного отверстия канатной станции. Почти приехали.
Когда фуникулер, качнувшись в последний раз, остановился, я вышла. Спина прямая, губы сжаты. Пальцы, стиснувшие ручку чемоданчика, подрагивают. Но походка твердая, решительная.
Дейдра может ругаться сколько угодно. Уволит? И пусть! Сбережения у меня есть, на первое время хватит. А там, уверена, и работа подвернется. К тому же лейр Таверик из «Южного глашатая» давно намекал, что с удовольствием бы меня нанял.
Уверенность крепла в душе с каждым шагом. На площади перед зданием редакции я даже ощутила что-то наподобие спокойствия. Расправила плечи, глубоко вздохнула, готовясь к непростому разговору с Дейдрой, и направилась к главному входу.
Шаг. Шаг. Бам!
Дверь с силой распахнулась прямо перед моим носом, едва не ударив. Я испуганно отскочила и начала падать — каблук свесился с края ступеньки.
— Лидия!
Меня схватили за локоть, удерживая. Я вцепилась в лацканы пиджака, сжалась. Вскинула взгляд вверх.
— Олерд! — выдохнула возмущенно. — Ты так убьешь кого-нибудь!
Восстановив равновесие, я выпустила из пальцев пиджак. Попыталась отойти, но Олерд по-прежнему держал меня за локоть.
— П-прости. Я не специально. У лейра Кормика поступление пигментов. Есть даже вытяжка из северной жимолости. И я… я…
— Очень спешил.
— Нет! Точнее… да. Но не только. — Олерд вдруг залился краской. — Я хотел купить подарок. Тебе.