И все же… все же что-то в душе болезненно трепещет от мысли, что со мной Эдриан никогда не был холоден. Пять лет назад я знала его чутким, в чем-то романтичным юношей, заканчивающим академию. Он был прямой, словно канатная дорога, временами такой же пугающий своей непредсказуемостью. Но надежным. С ним одним я чувствовала себя готовой пойти на любой риск, согласиться на любое безумие. И святые свидетели, я соглашалась.
Теперь же Эдриан стал колючим, резким, опасным. Однако я чувствую в нем столько эмоций, что горло сжимает и не вдохнуть. И он вновь меня пугает, но уже не своей непредсказуемостью, а желанием докопаться до истины. Новый Эдриан не готов верить мне на слово — он жаждет выяснить все самостоятельно.
Каблуки стучали все увереннее, плечи распрямились. В зал, полный гостей, я вошла без прежнего трепета. Обвела взглядом присутствующих, увидела Адели и легко ей поклонилась. Светлая бровь приподнялась, выдавая удивление, однако задавать вопросов Адели не стала — жестом попросила подойти и повернулась к четырем мужчинам в голубых мундирах. Военные. Наверняка бывшие, судя по густой седине в волосах.
— Тейры, позвольте представить вам лейру Бейрин, мою доверенную альру.
Самый высокий из мужчин скривился.
— Альра… Вот уж кому бы я не стал ничего рассказывать, так это всяким альрам!
Враждебность не напугала. Я привыкла, что до сих пор есть люди, которые не доверяют нам.
Адели не ответила. Тогда инициативу взяла я:
— Позволите спросить, почему?
Старик шумно выдохнул через нос, дернул щекой.
— Мои вспоминания и эмоции — мои. Мне вполне хватает держать их в голове и в сердце. А записывать их, чтобы потом какой-нибудь из потомков развеял скуку, читая о чувствах старика… Избавьте меня от этой глупости!
— Зачастую записи делают не ради потомков, а для себя. Память ненадежный друг, с годами она меняет воспоминания в угоду нашим желаниям, пусть даже не осознанным.
— Память меняет? Ха, скорее уж альры, которые пробираются к нам в души, будто воры!
Я позволила себе сдержанно улыбнуться.
— Воры входят без приглашения. Мы же — гости в вашем сердце.
— Незваные! И кто знает, что вы там поназаписываете: мои эмоции, свои или эмоции моего пса, случайно оказавшегося рядом?
— Мы записываем только людские чувства и никогда не примешиваем своих. Это невозможно. В момент работы альра — призма, которая впускает в себя чувства заказчика и переносит их на бумагу.
— И что же, ничего при этом не чувствует? А если я расскажу, как во вторую Аликанскую кампанию лично отправился вместе с гарнизоном в горячую точку? Стану вспоминать солдатов с оторванными конечностями, вспоротые магией тела, крики, взрывы… Что вы почувствуете тогда?
— То же, что чувствовали вы. Долг, решимость, азарт. Возможно, страх…
— Не было во мне страха! — раздраженно отрезал тейр.
Адели бросила на меня заинтересованный взгляд, однако вмешиваться не стала. Судя по всему, роль наблюдательницы пришлась ей по нраву.
— В таком случае, я не запишу его, — ответила мягко. — Но только если не почувствую даже тени этого чувства. Перед альрами открываются души. Когда мы работаем, то переживаем эмоции рассказчика, однако они не влияют на нас. Ваш азарт не передастся мне. Ваши чувства остаются вашими, тейр.
— Чужие чувства не влияют на альр? — Эдриан подошел бесшумно. Сдержанно кивнул мужчинам, улыбнулся Адели и сосредоточил внимание на мне. — А если эмоции рассказчика ранят ваши собственные? Или такого не бывает? Альры ничего не чувствуют?
Я позволила себе улыбку — уверенную, возможно, даже дерзкую. Но сейчас я не нашла лучшего способа скрыть волнение.
— Мы все-таки люди, тейр фон Ламерс, и испытываем те же эмоции, что и любой другой человек. Но вы правы: у каждого альра есть право отказаться от задания, если его выполнение причиняет боль.
— Как это? — удивился молчавший до этого тейр. Низкорослый, крепкий, с цепким взглядом карих глаз. — Физически?
— В какой-то мере. На самом деле боль душевная, если позволите так выразиться, но настолько сильная, что ощущается во всем теле. Это сложно объяснить.