„В показаниях его (г. Сен.[ковского]) касательно Востока, — говорит г. А. Б., — мы должны верить ему, как люди непосвященные“. — Этим-то и пользуется г. Сенковский — не идти же нам на место уличать его… Он до такой степени пристрастился к Востоку, что всё, по крайней мере, всё в литературе, делает по-восточному — да простит ему Магомет!
„Он издает Библиотеку, — продолжает г. А. Б., — с удивительною сметливостию, с аккуратностию, к которой не приучили нас русские журналисты“. — Этому надо отдать справедливость; но и сметливость, правда, удивительна! —
Г. А. Б. от лица своей публики, как видно, благодарит г. Сенковского.
1. За разнообразие статей — мне они кажутся очень однообразны.
2. За полноту книжек — но говорят — велика Федора…
3. За свежие новости европейские, — но все они искажены и многие выдуманы, и
4. Даже за отчет о литературной всячине. — Не знаю, что рецензент называет всячиною, неужели это значит: отчет о литературе? — C’est par trop fort!.. [1457] Но в отчете не добьешься никакого толку, не знаешь, что хочет сказать критик — хвалит ли он сочинение, или бранит, и вообще в его отчетах заметен тон какого-то презрения, негодования, даже какая-то желчная злость. — Может быть в Твери это нравится, но я здесь изложил мнение нашей южной публики, — я только отголосок этого мнения.
Так как главный предмет письма г. А. Б. есть защита г. Сенковского, то прочие пункты я оставляю без рассмотрения и кончаю здесь мое письмо, прося Вас покорнейше — дать ему место в издаваемом Вами журнале.
С истинным почтением честь имею быть
Вашим, Милостивый государь! покорнейшим слугою. Петр Мартос.
1836 года Октября13 ч.[исла] Одесса.
1263. M. А. Корфу. 14 октября 1836 г. Петербург.Вчерашняя посылка твоя мне драгоценна во всех отношениях и останется у меня памятником. Право, жалею, что государственная служба отняла у нас историка. Не надеюсь тебя заменить. Прочитав эту номенклатуру, я испугался и устыдился: большая часть цитованных книг мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, дабы их достать. Какое поле — эта новейшая Русская история! И как подумаешь, что оно вовсе еще не обработано, и что кроме нас, русских, никто того не может и предпринять! — Но история долга, жизнь коротка, а пуще всего, человеческая природа ленива (русская природа в особенности). До свидания. Завтра, вероятно, мы увидимся у Мясоедова.
Сердцем тебе преданный А. П.
14 Окт.
1264. M. Л. Яковлеву. 9-15 октября 1836 г. Петербург.Я согласен со мнением 39 №. Нечего для двадцатипятилетнего юбилея изменять старинные обычаи Лицея. Это было бы худое предзнаменование. Сказано, что и последний лицеист, один будет праздновать 19 октября. Об этом не худо [повторить] напомнить.
№ 14.
[Приписки:]
[Неизвестный лицеист: ] Согласен с мнением № 14 и № 39. № 40.
[А. И. Мартынов (?):] С № 39 сог.[ласен]. № 33.
[П. Н. Мясоедов: ] С № 39. № 41.
[С. Д. Комовский: ] С № 39. № 35.
1265. В. К. Кюхельбекер — Пушкину. 18 октября 1836 г. Баргузин.Баргузин, 18 октября 1836 года.
А. С. Пушкину.
Не знаю, друг Пушкин, дошло ли до тебя, да и дойдет ли письмо, которое писал я к тебе в августе; — а между тем берусь опять за перо, чтобы поговорить с тобою хоть заочно. В иное время я, быть может, выждал бы твоего ответа; но есть в жизни такие минуты, когда мы всего надеемся, когда опасения не находят дороги в душу нашу. — Grande nouvelle! [1458] Я собираюсь — жениться; вот и я буду Benedick the maried man [1459], а моя Beatrix [1460] почти такая же little Shrew [1461], как и в Much Ado, старика Willy [1462]. — Что-то бог даст? — Для тебя, поэта, по крайней мере важно хоть одно, что она в своем роде очень хороша: черные глаза ее жгут душу; в лице что-то младенческое и вместе что-то страстное, о чем вы, европейцы, едва ли имеете понятие. Но довольно. Завтра 19 Октября. — Вот тебе, друг, мое приношение. Чувствую, что оно недостойно тебя, — но, право, мне теперь не до стихов.
19. Октября.
[1.] Шумят, бегут часы: их темный вал Вновь выплеснул на берег жизни нашей Священный день, который полной чашей В кругу друзей и я торжествовал. Давно! — Европы страж, седой Урал, И Енисей, и степи, и Байкал Теперь меж нами… На крылах печали Любовью к вам несусь из темной дали. 2. Поминки нашей юности! — И я Их праздновать хочу; — воспоминанья, В лучах дрожащих тихого мерцанья, Воскресните! — Предстаньте мне, друзья! Пусть созерцает вас душа моя, Всех вас, Лицея верная семья! Я с вами был когда-то счастлив, молод: Вы с сердца свеете туман и холод. 3. Чьи резче всех рисуются черты Пред взорами моими? — Как перуны Сибирских гроз, его златые струны Рокочут… Песнопевец, это ты! Твой образ свет мне в море темноты. Твои живые, вещие мечты Меня не забывали в ту годину, Когда уединен, ты пил кручину. 4. Когда и ты, как некогда Назон, К родному граду простирал объятья, И над Невою встрепетали братья, Услышав гармонический твой стон: С [Чудского озера] седого Пейпуса, волшебный, он Раздался, прилетел и прервал сон, Дремоту наших мелких попечений, И погрузил нас в волны вдохновений. 5. О Брат мой! Много с той поры прошло: Твой день прояснел, мой — покрылся тьмою; Я стал знаком с Торкватовой судьбою, И чтож? — Опять передо мной светло! Как сон тяжелый, горе протекло; Мое светило из-за туч чело Вновь подняло; гляжу в лице природы: Мне отданы долины, горы, воды. — 6. И, друг, хотя мой волос поседел, А сердце бьется молодо и смело, Во мне душа переживает тело: — Еще мне божий мир не надоел. Что ждет меня? — Обманы наш удел. Но в эту грудь вонзилось много стрел, Терпел я много, обливался кровью… Что? Если в осень дней столкнусь с любовью?