— Знаете, Виктор Андреевич, — задумчиво ответил Валерка, — к этому, наверное, невозможно быть готовым. То. что вы рассказали… этот мир будет для нас чужим. Чужим и непонятным. Всегда. Но осторожными мы будем. Благодаря вам мы теперь примерно себе представляем, чего от него следует ожидать.
— Что ж, — вздохнул хирург. — Хорошо хоть так…
Глава 6.
Серёжкина обида была так велика, что он даже не заметил, как вихрем слетел вниз по лестнице, пронесся через вестибюль и выбежал на улицу. И только в больничном саду он снова обрел способность ощущать окружающий мир. Только легче от этого мальчишке не стало.
В горле колом стояли слёзы. Не от страха или жалости. От обиды. Всё так замечательно начиналось и так нелепо кончилось.
В детстве у каждого есть мечта. И у каждого она своя. Серёжка мечтал о Друге. Не просто о друге, друзей у него, как и у любого другого мальчишки из Кокорино, было немало, а именно о Друге. Таком, чтобы вместе с ним — куда угодно и не взирая на любую опасность. Таком, чтобы можно было доверить всего себя без остатка. И чтобы дружба на всю жизнь.
В общем, так, как в книгах и фильмах вроде "Далёких горнов Империи" или "Мы вернемся".
То, что в жизни такое встречается, и не редко-редко, а очень даже часто, сомнения не вызывало: быть иначе просто не могло. Верная дружба считалась одной из самых главных ценностей Русской Империи, на ней воспитывалось поколение за поколением. И родители Серёжкины на этом выросли, и дед Константин… А разве можно воспитывать людей на том, чего нет?
Другое дело, что встретить такого друга — не на речку искупаться сбегать. Тут мало одного желания, должно ещё и везение поработать.
В свою счастливую звезду Серёжка верил безоговорочно, поэтому, сколько себя помнил, был уверен, что Друга он ещё встретит. А пока что дружил с обыкновенными друзьями, это ведь тоже здорово.
Время текло, жизнь шла своим чередом, Серёжка рос, но мечта о Друге его не покидала. Только отступила немного в глубину, проявлялась не часто, аккуратно выбирая для своих визитов подходящие моменты: после просмотра очередного приключенческого стерео, или после прочтения книги, или просто поздним теплым вечером, когда, засыпая на сеновале, мальчишка слипающимися глазами рассматривал через раскрытое чердачное окошко далёкие яркие звезды на чёрном небе.
Зато исполнилась она в самый неподходящий момент, когда о мечтах Серёжка совсем забыл: не до того было. Какие уж тут мечты, если война, если кругом огонь и бои, если не знаешь, что с твоими родителями, братьями и сестрой, с родственниками, соседями и товарищами. Но вот взяла — и исполнилась.
Серёжка и опомниться не успел, как почувствовал, что странный и загадочный Никита — тот самый Друг, о котором он так мечтал. И, главное, чувство притяжения у мальчишек было взаимным. Бывает ведь и так: хочется с кем-то дружить наособицу, а в ответ лишь равное, как к остальным отношение. Тут уж делать нечего: насильно мил не будешь, но хорошего настроения от такого несовпадения, конечно, не прибавляется.
К счастью, с Никитой всё вышло как нельзя лучше: уже к вечеру дня знакомств мальчишки были не разлей вода. И была у Серёжки уверенность, что теперь это уже насовсем, на всю оставшуюся жизнь. Потому что когда после победы судьба их разведёт, то друг друга они не потеряют. А разведёт обязательно: Никита с Земли, к тому же из какого-то очень важного и секретного исследовательского центра, ясно, что на Сипе он не задержится. А Серёжке, когда войска наведут порядок, дорога понятная — назад в деревню. Помогать отцу хату заново отстраивать, да заново браться за крестьянский труд. Россия, конечно, колонистов помощью не оставит, она своих никогда не оставляет, но и из ложечки никто кормить не будет. Встать на ноги помогут, а как встал — дальше сам трудись, на жизнь зарабатывай и о стране родной не забывай. Всё правильно, Серёжка и не думал иначе. Но ведь это не помешает им общаться по информационной сети. А может, потом Никита и снова на Сипу заглянет. Или сам Серёжка на Землю выберется, это, конечно, непросто, но и не недоступно. Серёжка один раз там уже был, правда, маленький очень, ему всего три года было. Толком ничего и не запомнил. Тогда родители старшим Россию показывали, а заодно и его с собой прихватили. Потому что русский, который в России не был — это уже не настоящий русский, русский второго сорта. Все так говорили, и Серёжка тоже с этим соглашался: как же можно не соглашаться, если так говорят все вокруг?
В общем, встречаться время от времени казалось вполне реальным, а уж общаться чрез инфосеть — и подавно. Что же касалось возможным ссор, то о них Серёжка просто не думал. Друзья потому и друзья, что после того как поссорятся, обязательно помирятся. Потому что умеют прощать и принимать своего друга таким, какой он есть. Вот и Серёжка был готов простить Никите что угодно, любую обиду… Любую, кроме издевательства над Россией. Потому что вредить родной стране — это самое последнее на свете дело. И человек, который так поступает, человеком быть перестаёт.
Невозможно было себе представить, чтобы Никита оказался таким… не-человеком. Но именно произошло. Причем произошло прямо на глазах у Серёжки, так, что спрятаться от этого было невозможно. Одно бы дело, если б кто-то рассказал ему о предрассудительном поведении друга. Можно было бы ответить, этому кто-то, что тот что-то не разобрал, или не так понял, или ещё чего-нибудь… А тут Серёжка всё слышал сам, своими собственными ушами. Какая уж тут ошибка?
Серёжка затуманенным от стоящей в глазах влаги взглядом осмотрелся вокруг, словно впервые увидел, где он находится. Находился он на пустынной аллее больничного сада. Точнее, не совсем пустынной: в двух шагах напротив стоял Никита. А больше, насколько было видно — никого.
— Серёжка, ну ты чего в самом деле? — спросил Никита будто ничего особенного не произошло.
— Чего?! А ты не понимаешь, чего, да?! — с едва сдерживаемой яростью спросил пионер.
— Если бы я понимал, я бы тебя не спрашивал, — просто ответил Никита. Как Серёжка не старался, как себя не убеждал, но в голосе он никакой фальши не услышал.
— Значит, не понимаешь? — с надрывом произнес Серёжка. — Как гадости про Россию придумывать, так это ты понимаешь, да? А как отвечать, так нет, да?
Глаза у Никиты нехорошо сузились.
— Это когда это я гадости про Россию говорил? — теперь в голосе ясно читались и обида и угроза, но Серёжке это было безразлично. Нет, даже хорошо: если рвать, так лучше сразу и чтоб до конца.
— А что, разве нет?
— А что, разве да?
— А то, что Игорь ничего не знает, это по-твоему как?
— По-моему, это касается только Игоря. Россия-то тут в чем виновата? Если человек ничерта не знает и не хочет учиться, то спрашивать надо с него, а не со страны.
Серёжка недовольно засопел: получалось, что вроде как Никита и не виноват, хотя сердце утверждало прямо обратное.
— Нет, ну ты объясни, — дожимал пришелец из параллельного мира. — Ты что, всерьез думаешь, что я — против России? У нас, между прочим, с этим делом тоже строго, тоже принцип есть. Love or leave, то есть в переводе с английского "Люби или убирайся!"
— А по чему с английского? — Серёжка постарался вложить в голос как можно больше сарказма. — Сами не додуматься не могли?
— Как видишь, додумались, раз это стало нашим принципом, — спокойно ответил Никита, лишь только подчеркнул в свою очередь слово «нашим». — А в переводе потому, что австралийцы придумали этот принцип первыми. Ну не врать же теперь, что этого никогда не было, правда?
— Не врать, — согласился Серёжка: врунов все презирают.
— Ну и вот. Да был бы я против России, давно бы удрал туда, где жить лучше. Знаешь, сколько раз я за границей с родителями был? Я уже и не сосчитаю. И никогда не предлагал: "давайте останемся". А таким специалистам как мой отец в любой стране будут рады до невозможности.