- Тише-тише-тише… Я не ощущаю здесь следов смерти. Они живы, а значит, мы их найдём. Обязательно.
В это время выскользнувший из-под куртки Тлара Сенька прямо-таки завертелся волчком, оглядывая незнакомое место. А потом уверенно прыгнул на стол, а с него – на кухонный шкафчик и сбросил с него красивую жестянку из-под импортного чая – такие подарки на Восьмое марта делал собес всем заслуженным пенсионеркам. В этой жестянке хранились деньги на расходы и документы.
От удара крышка с жестянки соскочила, и Димка увидел, что банка пуста. Пуста, за исключением довольно пухлого конверта, надписанного ровным бабушкиным почерком. Почерком из тех забытых времён, когда всем первоклашкам «ставили руку», заставляя писать строго перьевыми ручками, с сердитым учительским шипением во время чистописания «Нажим!» и «Волосяная!». Поэтому почерк у большинства граждан был каллиграфический.
Димка поднял конверт и в горле у него пересохло. Надпись на нём гласила: «Внуку моему, Димочке».
- Что? – спросил Нико.
- Вот, – прошептал Димка. – Бабушка письмо оставила.
И тут неожиданно активизировался Борька:
«Уходите! Уходите скорее! Опасность приближается! Я чувствую! Чувствую!»
«Борь, ты что?» – удивился Димка.
«Уходите скорее! Мне трудно перенести вас из дома!» – настаивал на своём браслет.
Такая паника со стороны отнюдь не склонного к истерике браслета поразила Димку, и он торопливо сказал:
- Нико, Тлар! Борька беспокоится! Говорит, что нам нужно уходить!
- Тогда выходим, – быстро ответил Нико. – Если он говорит о том, что надо уходить, значит, сам с опасностью справиться не может. Не будем рисковать.
Димка торопливо кивнул, схватил с комода две фотографии – мамы и бабушки – и бросился к двери вслед за Тларом и Нико. Сенька, кстати, тоже явно почувствовал что-то. Он спрыгнул со стола, забился под куртку Тлара и, судя по тому, что куртка ходила ходуном, дрожал мелкой дрожью.
Димка вышел из дома, торопливо запер дверь и сунул ключ на прежнее место, а потом схватил Нико и Тлара за руки и закрыл глаза. Резкий рывок, и вот они трое снова стоят перед катером.
«Всё ещё опасно?» – спросил Димка.
«Степень опасности уменьшилась, – уже более спокойно отозвался браслет. – Но вам стоит вернуться на корабль и уйти с орбиты».
«Да что ты такое почувствовал?» – поразился Димка.
«Не знаю, – отозвался браслет. – Но ЭТО – очень серьёзная угроза. И ЕМУ нужны именно вы, жители этой планеты его не интересуют. Так что возвращайтесь на корабль и улетайте поскорее».
«А как же мама? Бабушка?» – возмутился Димка.
«Прочти письмо. Думаю, что большинство ответов ты найдёшь там. Я чувствую, что они живы».
«Хорошо», – ответил Димка и обратился к Нико:
- Борька говорит, что нам нужно возвращаться на корабль и уходить с орбиты. И что он почувствовал, что кто-то охотится именно за нами.
- Значит, надо уходить. Браслет должен хранить своего носителя любой ценой. Забирайтесь в катер, – твёрдо сказал Нико.
Уже на корабле, который взял курс на Найири, немного отошедший от потрясения Димка открыл письмо и прочёл первые строки:
«Дорогой мой, хороший мой внучек Димочка! Не расстраивайся, если ты нашёл наш дом пустым. С нами всё в порядке, просто нам пришлось уйти. Хотя твоя мама говорит, что у нас всё будет, но я беру деньги и документы – как же без документов-то? Не расстраивайся, Ирочка говорит, что мы обязательно найдём друг друга и что теперь она догадывается, что с тобой приключилось. И ещё она говорит, что ты непременно вернёшься и прочитаешь это письмо. Я верю твоей маме, с тех пор, как она изменилась, она знает многое, о чём знать вроде бы не должна. И я, хоть и не всё у меня в голове укладывается, теперь понимаю, с чем это связано.
У тебя, наверное, много вопросов ко мне и к Ирочке, и я в этом письме постараюсь ответить хотя бы на некоторые. Но сначала… ты только не расстраивайся… я скажу тебе самую неприятную правду. Ирочка мне не родная дочь, а приёмная. Но я люблю вас обоих, как родных, ты только не сомневайся, Димочка, надо будет – жизнь за вас положу.
Ты сейчас думаешь, как же так получилось? Знаешь, Димочка, моё детство не было счастливым. Отец мой, Василий Степанович, царство ему Небесное, был человек суровый и всегда держал меня в строгости. А уж когда я стала подрастать и заневестилась… Красивая я была, что говорить… Парни-то наши все окошки глазами обмозолили, да только у отца разговор был короткий – ежели что, так ремнём отхлещет, что неделю сесть не сможешь.
Да не о том речь. Полюбила я парня одного… Из самой Москвы, приехали они к нам на практику, тогда ещё у нас в городе машиностроительный завод был. Ну, вот с ним я любовь и закрутила. Изворачивалась, врала маме, врала отцу, а на свиданки бегала.
Да что говорить о нём… Прежде, чем практика его закончилась, добился он от меня всего, чего хотел, а потом и умотал в свою Москву, только его и видели. А я… Ребёночек у нас получился.
Отец как прознал – словно взбесился. Меня избил, потом нашёл бабку какую-то и отвёз меня к ней. Я тогда как во сне была, только и помню, как плохо было и больно. А потом уж, когда вернулись, мне всё хуже и хуже становилось. Жар поднялся. Боль была такая, что я сначала криком кричала, а потом уж кричать не могла.
Очнулась я в больнице, рядом мама сидит в чёрном платке. Оказалось, что она тайком от отца фельдшерицу вызвала, та – «Скорую», свезли меня в центральную больницу, а там постановили, что началось у меня внутреннее заражение и сепсис. Врачи меня спасли, тогда как раз лекарство новое появилось. Пенициллин. Вот и спасли. Только, чтобы зараза дальше не пошла, удалили мне там всё. Так что больше деток у меня и быть не могло.
Отца это известие так подкосило, что случился у него сердечный приступ. Мама говорила, что он меня пожалел, всё прощенья просил… перед смертью-то… Она, бедная, между нами разрывалась – я в одной больнице, отец – в другой.
Пока я без сознания была, с отцом ещё один приступ случился, и он умер. Мама отца похоронила, и, что греха таить – вздохнула с облегчением. Ей-то с ним тоже жизнь не сахар была.
Стали мы с мамой жить вдвоём. Только теперь меня замуж никто не звал – кому нужна жена бесплодная? Все хотели только время провести – а мне и того не надо было. Так прошло несколько лет, и вот однажды пошла я в лес за черникой. И заблудилась.
Там, в лесу, я Ирочку и нашла».
Димка вздохнул, отложил письмо и обнял напряжённо смотрящего на него Тлара. Хотелось читать дальше, но буквы стали расплываться в глазах – то ли от усталости, то ли от потрясения.
- Сейчас, – прошептал он Тлару, – сейчас отдохну немного и буду дальше читать.
А потом пристроил голову Тлару на плечо и неожиданно для самого себя задремал.
Тлар осторожно положил Димку на кровать, на которой они оба сидели, укрыл одеялом и прилёг рядом.
- Вот и хорошо… действует… – прошептал он. – Поспи, тебе нужно отдохнуть…
====== Глава 29. Письмо. Часть вторая ======
Димка открыл глаза, чувствуя себя на удивление свежим и отдохнувшим. Рядом уютно сопел Тлар, уткнувшись носом ему в плечо. Димка осторожно провёл рукой по волосам краснокожего, волосы-змейки потянулись за его рукой, ласкаясь. Димка улыбнулся. Рядом с Тларом было… уютно. Но… что-то его беспокоило. Что?
Юноша бросил взгляд на столик и увидел лежащее на нём недочитанное письмо. Димка удивился – вроде бы он собирался вчера прочесть всё, до конца… И неожиданно заснул? Странно…
Осторожно, чтобы не потревожить Тлара, Димка взял письмо и начал читать дальше. В ушах его словно зазвучал голос бабушки – неторопливый, неспешный рассказ…
«Там, в лесу, я Ирочку и нашла. Заплутала я тогда здорово, вышла аж к Рататуевской гати, той, что через Павшино болото ведёт. Гиблое место, раньше туда народ вообще не совался, да и сейчас никого калачом не заманишь.
Пока я плутала – дело к вечеру, стало темнеть, вот я и решила заночевать в лесу, ночи летом тёплые, а с утра дорогу поискать. Спички при мне были, соль с хлебушком – тоже, картох пара варёных… В общем, наломала я лапника, набрала хвороста, развела костерок, хлеба с картохой поела и улеглась спать.