Сцена в загробном царстве.
Они выключили любые зачатки освещения, включили такой давящий красный свет, какой бывает, пожалуй, в аду. По сюжету солдат умирал, попадал туда и выбирался снова наверх.
Мужчина лежал на сцене, весь красный и чёрный, в это время голос за кулисами читал стихи.
Когда молния попадает в дерево, стоящее в метре от тебя, когда целые месяцы пролетают из-за рутинной жизни, когда в первый теплый день весны почки, не в состоянии более ждать, лопаются от солнечного счастья -
Все это не сравнится с той быстротой, с которой в мои мысли проскользнуло видение.
Видение, что я тоже умер.
Но не так, как лежащий актер в красном свете, (периодически пресмыкающийся от твердости пола и неудобного положения, в надежде, что мой зоркий глаз это не заметит). Это было представление о том, какого это –
Умереть.
Я не представлял себе ни ад, ни рай, ни превращения души в табуретку, пластиковый стакан или лошадь. Я не мог представить ничего. И тогда я представил, как после смерти перестаю существовать. Как после смерти для меня исчезает все: все люди, весь мир, который я вижу своими глазами, и главное – мои мысли. Я не смогу мыслить. Паника. Я не смогу думать. Думать значит существовать. Я перестану существовать. Моя мать – она рядом, она сидит рядом. Она будет плакать, но как же ей повезет. Она будет плакать. Она хотя бы будет плакать. Я не буду ничем. Я не смогу ничего сделать. Я не смогу даже подумать о своем бездействии. Секунда – и меня нет. Нет моих внутренностей, внутренностей моей головы. Прошлого, будущего. Был мир вокруг меня – и не стало этого мира. Паника. Тревога. Я хочу паниковать. Я не хочу исчезать. Каково это? Как это ощущается? Этот переход из существования в отключение всего? Как это выглядит? Отключение мыслей? Страх вылез из-под кресла, сел со мной рядом. Отключение мира? Сердце выкачивает всю кровь со скоростью 343 метра в секунду. Как это ощущается? Бьет, бьет, бьет. Каково это переставать чувствовать все? Ни вкуса, ни запаха, ни звука, НИ МЫСЛИ? Раз – и нет тебя. Мгновение – и нет мира. Уже водопадом хлынула плазменная жидкость, сердце упало с критической высоты, разбилось о каменную пленку воды, покрылось пеной. Выжило! Но истекает, истекает, истекает. Страх проскользнул в раненного. Каково это – умирать?
Мама!
17.
Пора бы уже принять как данность, что больше нет у меня дома. Осталось лишь воспоминание многолетней давности, настолько ветхое, что превратилось в некий сладкий туман заблуждения, далекий от действительности. И может от того, что оно не перестаёт жить во мне, напоминая в тот или иной момент о прекрасных иллюзиях прошлого, может оттого так тяжело и горько воспринимать эту новую действительность.
Но, как вспомню, к этому я и стремился и ничего другого меня не ждало. Я мечтал жить нигде и всюду, двигаясь постоянно куда-то дальше; достигать одного берега и сразу оглядываться на другой. В душе я был именно бродягой и странником. И последнее всегда с гордостью носил в себе как какой-то особый орден.
Все же, когда из-под сухих листьев выползала тоска – а выползала она всегда и никогда не предупреждая – объявлялось вдруг разрывающее чувство одиночества несамодостаточного, зависимого. И с ним как ножом резала нужда в неком, кто понимает, кому можно было бы излить все это. Кто-нибудь близкий. Твоя кровь. И идя по качающимся холмам – которые были усыпаны жёлтыми листьями и потому напоминали те огромные кучи золота из сказок, в которых главный герой жадно купался – я все думал, есть ли такой человек в моей жизни.
Становилось холодно, а я, как всегда, оделся не по погоде. Лесная растительность дичала, из земли выползали острые обрубки веток, сгущался покров крапивы. Я удивился, когда, не обратив должного внимания, мои голые лодыжки – на мне были тонкие короткие брюки – уколол резкий ожог, и по коже прошелся болезненный, щиплющий холодок. Мне почему-то казалось, что осенью не бывает крапивы, и уж тем более она не должна так жалить.
Слегка дрожа, мне захотелось вернуться куда-то внутрь, но я вспомнил, где живу, и идти туда не хотелось. Я перебирал имена знакомых и вдруг понял, что пойти мне и не к кому. Вот именно эта мысль об отсутствии кого-то, к кому в ночь кошмаров можно было бы позвонить в дверь, била сильнее всего. Она била в глаза, выбивая слезы. И сам я казался себе жалким, ничтожным.
Есть и другое одиночество. И я молился, чтобы оно вернулось, сменило эту беспомощную тоску. С ним я был знаком, кажется, с лета прошлого года до конца декабря. Прекрасное, сильное время. Я бы назвал его “мнимое одиночество”, ибо по сути одиночеством оно не является. Лишь со стороны. Но внутри – внутри у тебя есть целый мир тебя. Чем-то схожее с отшельничеством или паломничеством фанатиков, оно строится на твоих убеждениях и способности видеть все богатства, которые есть в твоей душе. И чем больше веришь в них, тем больше уверенности оно дает тебе. Но стоит пошатнуть один из устоев, и крах неминуем.