К чему мне бояться? Я смотрю вокруг и вижу невероятный мир, подаренный мне, чтобы жить. И я благословляю себя, ведь я ступил на нужную сторону. И я поднимаю глаза, и мне кажется, что меня сейчас разорвет этот голубой цвет, эта божественная красота небес.
Когда я излечился, я заплакал. Светлыми, душевными слезами. Спокойно отпустил слёзы. И улыбался. Спустя много лет, я победил. Она ушла, тьма в моей голове. Она не уходила раньше, через выдохи, через тибетскую медитацию и встряхивания ног, она сохранялась в гипнотическом сне. А сейчас ушла, и мне стало так хорошо! Я просто стоял там, улыбался, плакал, верил, не думал. И ничего не отяжеляло мозг, ничего не неслось в него на полной скорости, ничего не врезалось в мои бедные, измученные нейроны. Облегчение. Новая жизнь, новая голова, новый я. И все это не на рассвете, не в храме, а почти ночью, в свете электрических уличных ламп, в моей комнате, похожей на вольер, окружённый хламом…
27.
Как Куцийя могла любить турниры – мне непонятно. Возможно, в них она чувствовала единственный шанс для удовлетворения своего небольшого эго. Ведь в своем гигантском для подростка теле она плыла лучше всех.
Она ждала их, как мы ждем конца этого места. Искренне радовалась, если побеждала. С упорством насиловала собственное тело, если проигрывала. Это была ее стезя. К сожалению, не моя.
Но сегодня у меня не было выбора. Проснувшись, вспомнив, кто я такая, я вспомнила также про первенство на воде и на суше. Целый день состязаний зацепились за сеть в моей голове, и не отлипали от паутины мыслей. Я думала, и чем больше, тем сильнее волновалось мое сердце, которое я ощущала в каждой артерии и каждой вене. Страх состязаний летал перед носом и прижимал к кровати. Я не хотела начинать этот день.
Стук в дверь спугнул запах малодушия, и я вышла из тепла одеяла. Я села на кровать и посмотрела вниз на свои ноги. Они были уже коричневыми. Как долго мы уже здесь?
Купальник на голом теле, шорты, очки, тряпичные кеды и я вышли в коридор с другими девочками. По лестнице левого крыла спускались кое-кто из атлетов и совсем неприметливые лица. Дверь была распахнута, так что пение птиц – как минимум трех – заставил улыбнуться с закрытым ртом еще до выхода.
День был свежий, светлый, слишком светлый, и ветренный. Идеальный день с идеальным небом. Но он начал давить, говоря: «У тебя есть все, чтобы победить. Все зависит лишь от тебя»
Цвет был снова голубой, но с мягкой мутноватой пленкой, которая бывает, когда спрятанное солнце испускает бледные полосы за черные границы вершины.
На самом деле, солнце я видела каждый день. Это было довольно необычно, ведь там, где я родилась, мы месяцами ждали ясные дни. Но когда они наступали – священное время весны – мы радовались, будто случилось второе пришествие. А здесь были и дождь, и штормы, грязные черные тучи, и грозы, гнавшиеся за нами и вспыхивающие розовым стержнем. Но утром, в обед или предзакатные секунды, оно выглядывало, пускай на мгновение, чтобы напомнить о себе.
И всегда это было нежданно. И всегда я удивленно смеялась.
Я сказала об этом девочкам, однажды, на что Лира, сдвинув лобные мышцы вместе, возразила, будто услышав нечто неуместное:
– Вчера было ужасно. Весь день было пасмурно. Еще дул ветер.
– Да, но помнишь, когда мы шли со второй тренировки, над нашим корпусом было маленькое голубое окошко? И потом, когда мы подходили уже к крыльцу, через него пролетела половина солнца.
– Я не видела.
Да, девочки не всегда замечали.
На главном стадионе уже крутили мельницы руками, тянули все сухожилия и разогревали и без того горячее тело другие. Кто-то бежал круги, кто-то не знал, что делать и копировал действия рядом стоящего. Я тоже не знала.
Начав поиски человеческого эталона, к которому я бы примкнула, я нашла Маали. Она спокойно свисала в пояснице, растягивая сухожилия ног. Но делала она это так грациозно и так чувственно, что я лишь смотрела, не двигаясь, на самое красивое существо стадиона. Маали не была ни в чьей команде. Она была сама по себе. И оттого, возможно, ее белое впалое лицо казалось еще пленительнее. Ей было все равно на всех, включая меня. И я хотела изменить это. И я изменяла. При любом случае я приползала к ней в тень, или же наблюдала издалека такую стройность и высоту, о которой не могла мечтать.
Маали – светлые волосы, почти белые, какие бывают при генетическом сбое в полинезийском роду. Маали – ей вечно холодно, как и мне, и ходит она угловато, сжавшись от встречного воздуха. Лицо столь странное, необычное, но возводимое в культ. Всю жизнь она слышит, что красива. На нее, должно быть, это оказало неизлечимое действие. Ее руки костлявы, как и костлявы ее ноги. Между ними пропасть с Невагский пролив. Маали – скрытый ум.