И я начал вспоминать все. Как сводил родителей с ума, как рисовал в своем воображении их идеальные версии и заставлял их быть ими. Они говорили лишь то, что я хотел. Делали все, лишь бы я был спокоен. Участвовали в ростках будущих ритуалов. Я втягивал их в мое безумие с самого рождения, и мне стало больно и стыдно в шее. Я вдруг вспомнил все, что мое сознание прятало ради моего же блага.
Вспомнил, и не смог смотреть дальше. Все кассеты бросил на старый изломанный пол. Потом бросился на колени сам и с животной силой изломил их до неузнаваемости.
Я хотел покончить с прошлым.
Кто я был?
Я был хуже любого диктатора, загоняющего в могилу собственный народ.
Ведь я приводил к седине собственную кровь.
36.
В одной деревне, возникшей из дыма грозы, что ударила по ошибке в Богом забытое место, жил рыбак, что никогда не рыбачил.
Та деревня не имела соседей, не принадлежала ни одной стране и не знала о странах вовсе. Все, что было у серых, сонных людей, – это мертвая вода свинцового цвета и пустые горы, не спасавшие от громкого воя ветра.
Небо над той деревней было подобно пеплу, сгоревшему снова. Оно давило сверху вниз, прижимало людей, и оттого ходить по дорогам для них было тяжелой пыткой.
Ничего не менялось, но люди чудом рождались и чудом доживали до смерти. Не было утра и дня, вечера и ночи. Свет и тьма сливались в металлическую серость, и время потеряло смысл.
Ничего не росло, кроме людей, но и те росли по кругу. Без живой земли они начали есть пыль, и это закрепило на них тот серый слой лица, являвшийся в самом младенчестве.
Свинцовые воды замерли сотни лет назад, и лишь колебались, когда с гор спускались унылые завывания воздуха.
Среди этих безжизненных пейзажей жизнь продолжала тлеть, почти не давая тепла. За века люди приспособились собирать серую влагу нависшего щита туч, писать книги отсчета и строить дома из серой, безвкусной глины.
И немного лет понадобилось, чтобы было забыто солнце.
Того рыбака звали Эмуннах, и жил он один у самой кромки недвижной толщи. С собой он вечно таскал сети, и дом его был усыпан гарпунами и нитями. Стены серой избы подпирали три деревянные лодки, сделанные неизвестным мастером неизвестного времени. Это были единственные лодки деревни, но никто и не помышлял о морских промыслах. В мертвой воде ловился лишь холод.
Однако с каждой исписанной книгой видели жители, как Эмуннах уплывает с сетями на одной из его лодок. И каждой начатой книгой возвращался старик на берег, разгружал свои пустые сети и шел в свою избу, где след его терялся.
Решили жители, что старик безумен, и забыли про него.
Эмуннах же плел свои сети, сушил свои лодки и вновь исчезал.
Так продолжалось много книг, пока не родился я.
В одно его возвращение я пробрался к старику в дом, убегая от сильного воя. Он нашел меня сразу, и я готов был убить его в поединке, но тот не хотел со мной биться. Он был рад меня видеть.
Так я увидел впервые лицо Эмуннаха, что было таким неестественно красным. И так я услышал впервые его голос, который не дребезжал и не был глух, а разливался по воздуху и по моим ушам. И я спросил, кто он был. И он мне ответил.
Эмуннах говорил мне, и я слушал, забыв про книги, забыв про деревню и мать, и свинцовую воду, и тучную влагу, и серость, ведь дом старика был подобно щекам его красным. И он рассказал мне о Солнце и небе, о людях, о море, о жизни, что есть за пределами нас. И я долго слушал, но так и не понял, тогда Эмуннах взял меня теплой рукой и повел за пределы. Мы взяли две лодки и вместе толкнули их в мертвые воды. И стали грести. И я плыл вслед за ним.
Мы плыли долго, пока не исчез бледный берег деревни. И нас окружало лишь свинцовое море, недвижное, тяжелое, как жидкий металл. И небо казалось еще тусклее, чем прежде, и вдруг сдавило меня к самой воде. И я не смог противиться больше, отпустил весло и прижат был к дну лодки.
Тогда Эмуннах взглянул вверх и сказал:
«Забыли люди, что было Солнце. Не верят более, что Солнце вернется. Верят лишь в тучи и в то, во что верить не стоит и вовсе. И я забыл и не вспомнил бы, если бы здесь, в океане, как ты не был сжат отчаянием и не обратился к небу. Без сил начал верить я, что щит разомкнется. Без знака единого начал вглядываться и искать прорезь света. Безумцем казался я сам себе, но я верил, что Солнце увижу. И сквозь пелену на глазах цвета пепла увидел зияние синевы, растущее незаметно и скоро. И разрыдался я благословенно, и улыбался, и счастлив был и благодарен.»