С нами на вершину забрались еще трое. Они не были из команды, я поняла это по их мягкому, как суфле, телу. Это была семья. Полный отец в очках, капающих на его щеки, в расстегнутой рубашке, обнажающей глубокую рану на его животе. Вся ткань была пропитана водой и кровью. Он прижимался к женщине и своей дочери, и вместе они казались маленьким, сплоченным комком. Девочка была не многим младше нас, и глядя на своего отца, теряющего сознание, она без слез и истерик лишь вздрагивала от холода сырой одежды.
Вот он – мнимый островок тишины. Я оперлась на свои руки и заставила себя увидеть происходящее. До уровня нашей вершины вырос огонь, все выше поднималась вода. Дорогу к холму поглотила красно-синяя смесь горячей плазмы и ледяной влаги. Исчезло подножье.
Я вдруг с ужасом поняла, что тонет наш остров. Тонет быстро.
Та семья поняла это раньше нас, и теперь, смирившись со смертью среди убийственно красивого шторма, они сказали последнее слово, склонили головы друг к другу и обвили руками холодные спины. Но девочки не хотели умирать. Я видела в их глазах страх смерти и – если б имела парящий в воздухе третий глаз – разглядела бы страх на своем лице. Нам хотелось жить! Растущая вода отбирала у нас все дороги к нашим мечтам, к концу страданий и новой жизни. Она заслоняла выходы к домам и местам без наставников и болезненных тренировок. Она пожирала будущие пути – но постойте!
Она и есть путь.
39.
Да, так случилось, что корнем моего дерева стал страх смерти. Я узнал это только вчера. А годы назад я просил с прикрытыми глазами, стоя перед иконами, если они имелись, или лежа на простынях, о спасении своих близких. Я не думал о собственном конце, лишь о потере других. И это был мой страх, и от него я защищался.
Но так ли было страшно за других? Я долго думал, пока кто-то не пустил в мою голову осознание: на самом деле, я боялся за себя. Меня сотрясал шанс исчезнуть. С потерей, сквозь боль и тяжесть, я смог бы справиться. Но здесь – неясность.
Я слышал, боятся смерти многие. И лишь единицы принимают ее с легким сердцем. Но мне не хватило храбрости ее принять. Тогда я решил: я никогда не умру. Все это, конечно, было спрятано за возвышенной теорией о мире большом и мире низком, ложном и настоящем. Я никогда не умру! А значит, можно жить спокойно, не опасаясь, а предвкушая. Я никогда не умру, потому что я бессмертен. Откуда я это взял? Я чувствую это, и теперь я в это верю. Я ухватился за свое бессмертие и не отпускал. Но были последствия.
Лишив себя человеческого свойства, я вычеркнул свое имя из рода людского и записал его в списки избранных, исключительных душ. Я был Пророком, я был выше Пророка! Я был ближе всех к Богу, и Бог говорил со мной!
Он действительно говорил, но я не понимал его. Он пытался спасти мою душу, пока чернота малодушия и эгоизма не прожгла ее в уголь. Он сажал в мой рассудок семена прозрений, единицы из них проросли. Мое безумие вело меня к остановке дыхания, но чудом в глотку залетал воздух.
Я выдумал все, говоря себе, что знания эти пришли свыше. И в вечной жизни у меня было единственное предназначение: попасть в широкий мир света, счастья и познания. Как вы поняли, я не слишком долго думал над этими тремя словами. На вопросы логики «Что это за мир? Как туда попасть? Что в нем делать?» я и вовсе закрывал глаза. Мне не нужно было никуда попадать и двигаться. Я всего лишь хотел убежать от тревоги.
Мыслями в своей выдуманной реальности, я оставался жить телом в настоящем. Один проникал в другого, и, если мне суждено было оказаться в другом мире, я должен был быть готов. Но сначала я скажу все, что знаю об этом загадочном месте:
Там нет ничего плотского, ничего физического. Нет пищи, нет сна, нет даже дыхания. Попадая туда, ты становишься бестельным существом, по сути, душой, но я помню, как представлял себя голого. Значит тело все-таки есть. Однако одежда не нужна, ты не испытываешь жар или холод. Что же есть? Есть ли люди?
Нет, их не может быть. Они принадлежат низкому миру, узкому. Это же мир божественный. Там есть природа, стихии, сила во всех ее проявлениях и множество, огромное множество света. И по этому миру можно идти, можно и бежать, но почему-то молча. И можно радоваться и восхищаться окружающему. Да, пожалуй, звучит скучновато.
Но скука – удел узкого! Удел низкого!
Я в это верил. А сейчас поражаюсь. Неужели я думал, что вечность буду гулять по лесам?
40.
Океан вырастал все больше и ближе. Когда вода полилась по траве, семья, сжавшаяся в еще более тугой шар, заныла так пронзительно, что мое жесткое сердце сжалось. Мы сняли рубашки и ступили к затопленному обрыву. Взявшись за руки, стоя в ряду, мы дали беззвучную клятву. Вместе, несмотря ни на что, плыть до конца.